В ловушке любви - Франсуаза Саган (1994)

— Неплохо, — отметил он, довольный собой. — Это большая ответственность, не так ли?

Он взглянул на меня, и неожиданно мои смутные будущие обязанности предстали передо мной полными суетного тщеславия и опасности По какому праву я согласилась выносить приговор творениям других, если сама не была уверена в собственном мнении? Я просто сошла с ума. И взгляд Луи заставил меня понять это.

— Дидье представил все немного иначе, — сказала я. — На деле я не буду заниматься критикой. Я буду лишь говорить о том, что мне нравится, что меня восхищает.

— Ты сумасшедшая, но вовсе не поэтому, — сказал Луи. — Неужели ты не отдаешь себе отчета, что за твои слова, как впрочем и за молчание, тебе будет платить Юлиус А. Крам?

— Нет, Дюкре, — возразила я.

— Он будет платить посредством Дюкре, — поправился Луи. — Ты не можешь на это согласиться.

Я смотрела на него, смотрела на Дидье, который опустил глаза, смутившись, что коснулся этой темы. Я занервничала. Как тогда, в «Пон-Руаль», я вдруг увидела в нем врага, судью, пуританина. Моего прекрасного возлюбленного больше не было.

— Вот уже три месяца я работаю в журнале, — сказала я. — Может быть, мне не хватает опыта, но я зарабатываю этим на жизнь, к тому же эта работа мне нравится. Мне глубоко плевать, кто мне платит Дюкре или Юлиус.

— А мне не наплевать, — ответил Луи.

Он нагнулся и подобрал с земли камешек. У него было жесткое лицо. Мне пришла в голову глупая мысль, что сейчас он запустит этим камнем мне прямо в лицо.

— Все думают, что я любовница Юлиуса, — сказала я. — Во всяком случае все думают, что он меня содержит.

— Такое положение вещей тоже должно измениться, — прервал меня Луи. — И как можно скорее.

Но что в конце концов он хотел изменить? Париж — большой город. Никакой четкости, лишь смутные уловки и кажущиеся реалии питали его среду. Но я, я принадлежала Луи и только ему. И он знал об этом. Или же он хотел, чтобы я восхищалась только им одним? Неужели он хотел, чтобы я отказалась от своих одиноких прогулок по музеям, выставкам и улицам города? Неужели он был не в силах понять, что некий голубой оттенок на холсте или некая форма восхищает меня не меньше, чем новорожденный теленок? Так же как под его взглядом я ощущала себя более живой и настоящей, я видела природу ярче и полнее через взгляд художника. Неужели я вырожденка, синий чулок, или у меня слишком много претензий? Во всяком случае с меня было довольно. Мне уже не восемнадцать лет, и я больше не ищу Пигмалиона, пусть даже в лице ветеринара. Я стояла и переживала эти мысли, глядя на дорогу, которую не видела. Луи взял меня за руку.

— Не нервничай, — сказал он. — Всему свое время.

Затем он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ. В это мгновение я поклялась себе навсегда остаться рядом с ним и посвятить свою жизнь разведению коров. Очевидно, Дидье, который все это время не проронил и слова, почувствовал перемену в моем настроении и, облегченно вздохнув, принялся насвистывать «Жизнь в розовом». В этот вечер и эту ночь, если, конечно, у нас будет время, если наши тела, столь жадные до наслаждения, столь боящиеся разъединиться, оставят нам время, мы поговорим об этом. Но в своей трусости и сладострастии, я уже понимала, что ни я, ни он — мы не позволим проскользнуть между нами ничему, ни единому слову, если, конечно, это не будут слова любви.

18

— Я не могу ехать в Лондон, — сказала я. — Я не могу уехать завтра.

— Постойте, — ответил Юлиус. — В пятницу, субботу и понедельник торги в Сотбисе. А так как Дюкре настаивает, чтобы именно вы поехали на…

Мы сидели на террасе у «Александра», и к нам только что присоединилась Ирен Дебу.

— Вы не любите Лондон? — спросила она. Между тем это очень красивый город, а аукционы Сотбис представляют собой очень волнующее зрелище. Возьмите с собой Дидье, если боитесь заскучать.