В ловушке любви - Франсуаза Саган (1994)

Каждый второй день, то есть вечер, я проводила с Юлиусом А. Крамом и его веселой компанией. В остальные вечера я навещала своих старых друзей или сидела дома, погрузившись в изучение искусствоведческой литературы. Мысль о том, что однажды я смогу помочь какому-нибудь художнику или открыть новый талант, уже не казалась мне такой смешной и невероятной. А пока я писала ничего не значащие статейки, скорее хвалебного характера, не столько о хороших художниках, сколько о симпатичных людях. Иногда случалось, что кто-нибудь говорил мне, что читал эти статьи, и тогда я испытывала что-то вроде гордости. Хотя нет, это была не гордость, а легкая радость. Она охватывала меня каждый раз, когда я думала о том, что такое бесполезное существо, как я, может быть кому-нибудь полезно. Нет, я вовсе не собиралась оправдываться перед собой. Те беспечные годы, что я провела на пляжах в компании Алана вовсе не вызывали у меня угрызений совести — ведь я любила его. И нужно было, чтобы я перестала любить его, чтобы он почувствовал это. Тогда-то моя жизнь и превратилась в ту нескончаемую драму, которой я так стыдилась. Но в любом случае конец нашей истории был слишком жестоким и грубым. Теперь я даже представить себе не могла, что снова смогу обрести счастье с другим мужчиной. А моя новая неопределенная работа придала жизни иную окраску. Обо всем этом, в порыве откровенности, я говорила Юлиусу. Он одобрял меня. Он ничего не понимал в современном искусстве, не интересовался им и признавался в этом без гордости, но и без стыда. После целого дня, проведенного в беготне и словесных баталиях, разговаривая с ним, я отдыхала. За последние два месяца Юлиус вел себя так, что больше и больше завоевывал мое доверие. Он всегда оказывался рядом, когда мне нужно было поговорить с кем-нибудь. Вечерами он сопровождал меня, но ни разу не дал повода заподозрить между нами близость. Я по-прежнему не понимала его, но это обстоятельство не помешало мне считать его исключительно порядочным человеком. Правда, время от времени я ловила на себе его вопрошающий, настойчивый взгляд, но предпочитала не анализировать его и отворачивалась. Я жила одна. Алан был где-то рядом, совсем близко, хотя и уехал в Америку. И если три ночи подряд я и приводила к себе одного молодого критика, то это действительно было случайностью. Просто в эти ночи мне было страшно оставаться одной. Когда столько лет живешь с человеком, спишь рядом с ним, то нет ничего удивительного в том, что расставшись, просыпаешься по ночам в ужасе от того, что не слышишь мужского дыхания.

А в тот вечер, как уже говорилось, я сидела между моим покровителем-финансистом и новым несчастным другом. Я спокойно наблюдала, как веселится народ, когда разразился скандал. Виновником его был один очень красивый и очень пьяный молодой человек. Он начал задирать Дидье, а тот, слегка разомлев, как впрочем и я, не сразу понял, что обращаются к нему.

— Дидье, Дидье, — кричал молодой человек. — Меня просили передать вам привет. От вашего друга Ксавье. Я его встретил вчера в таком месте, которое я вообще-то не имею привычки посещать. Мы много говорили о вас.

Я знала, кто такой Ксавье, хотя и не была с ним знакома. И прекрасно понимала, кем он был для Дидье. Мой друг побледнел, но промолчал. Тишина нависла над нашим углом стола, а молодой человек, окончательно обнаглев, продолжал пуще прежнего:

— Вы что не поняли, о ком я говорю? О Ксавье!

Дидье все молчал, словно эти резкие «Кс» были гвоздями, которые вбивали ему в руки или память. И я была уверена, что в этот момент Дидье вовсе не заботился о том, что подумают о нем люди, сидевшие рядом за столом. Он мучительно спрашивал себя, что о нем наговорил Ксавье этому наглецу и насколько безжалостно они насмехались над ним. Он кивнул два или три раза. На губах застыла жалкая, но доброжелательная улыбка. Но этого было недостаточно. Теперь уже все смотрели на него, а молодой красавец сделал вид, что неправильно понял Дидье, приняв его кивок за отрицание.