Замуж за принца - Элизабет Блэквелл

Она еще не легла в могилу, а он уже требовал, чтобы я рылась в ее вещах. Гнев, который я подавляла столько лет, поднялся в моей груди, как река, в половодье покинувшая берега.

— Я приведу дом в порядок ради брата, а не ради тебя.

Мое вызывающее поведение застало его врасплох, и он в изумлении замер на месте.

— Сразу после похорон я уеду в Сент-Элсип. Мама договорилась о том, чтобы меня взяли ко двору.

Ложь с такой легкостью соскользнула с моих губ, что я сама почти поверила в то, что это правда.

— Ко двору? — Его глаза широко распахнулись, а нижняя челюсть отвисла. Впервые в жизни мне показалось, что он вот-вот расхохочется. — Да тебя и на порог замка не пустят.

— Хуже, чем здесь, мне там не будет, — ответила я.

На это ему ответить было нечего. Весь остаток этого бесконечного дня я мыла и чистила, пока мои руки не покраснели и не начали саднить. Я остановилась, только когда у меня так сильно закружилась голова, что мне показалось — еще немного, и я упаду в обморок. Отец завернул мамино тело в простыню, бормоча что-то о собственной расточительности. Он сказал, что завтра договорится с местным священником относительно похорон, а пока она может полежать в хлеву. Перед тем как отец унес ее из дома, я попросила его оставить меня с ней наедине, чтобы я могла помолиться. Не успел он выйти за дверь, как я упала на колени возле мамы и шепотом излила ей все, что было у меня на сердце. Я сказала ей, что очень ее люблю, и повторила свое обещание — она сможет мной гордиться. Все это время мои пальцы ощупывали подол ее нижней юбки, а ногти вспарывали нитки шва. Наконец, гладкие металлические диски скользнули в мою ладонь. Пять серебряных монет. Итог маминой жизни, проведенной в тяжелом труде. Я сунула их в башмак и выбежала из дома прежде, чем отец успел заметить мои красные глаза и мокрые щеки.

Все последующие дни, пока я постепенно оживала, я видела отца только за столом. Мне есть не хотелось, и поэтому я просто заставляла себя принимать пищу, зато радовал Нэрн, к которому мало-помалу возвращались силы. Иногда, дождавшись, пока отец вернется в поле, я давала ему добавку. Я ни разу не видела, чтобы мой брат плакал. Едва поднявшись на ноги, он большую часть времени ухаживал за животными или помогал отцу бороться с сорняками. Я понимала, что ему не хочется находиться в доме, видевшем столько смертей.

Маму похоронили в ясный солнечный день в могиле, вырытой рядом с могилами ее сыновей во дворе местной церкви. Я впервые присутствовала на похоронах и только задним числом поняла, что священник постарался завершить погребальную службу как можно быстрее. Скорее всего, отец поскупился на оплату. Какой бы поспешной ни была церемония, я ощутила, что на какое-то мгновение мое горе стало чуть менее тяжелым, как будто сам Господь призывал меня утешиться. Маму и братьев встретили на небесах с распростертыми объятиями. Их страдания закончились.

На следующее утро, как только рассвет начал вытеснять ночной мрак, я спустилась с нашего спального чердака и, прокравшись мимо храпящего на кровати отца, собрала маленький узелок с вещами. Я взяла с собой сорочку, пару зимних чулок, несколько иголок и моток ниток и небольшую буханку хлеба. Я осторожно открыла сундук с вещами родителей и достала из него лучшее мамино платье, которое она надевала только по воскресеньям. С годами оно обтрепалось и покрылось пятнами. Сразу было видно, что оно принадлежит бедной крестьянке. Но оно было сшито из более качественной ткани, чем мои лохмотья, и я быстро натянула его на себя.

Услышав у себя за спиной шорох соломы, я обернулась и увидела, что сверху на меня смотрит Нэрн. Я улыбнулась брату, но он только хмуро кивнул и отвернулся. После всех пережитых потерь у него, наверное, уже не оставалось сил оплакивать еще и мой уход из дома. Вот так я и попрощалась с единственным домом, который когда-либо знала.