Обман зрения - Югетт Бушардо (2007)

Я не стала посвящать его в те сложности, с которыми мне удалось «отпроситься», и описывать, как мой начальник попытался вклиниться в наши проблемы. «Каждому свое», — как любила приговаривать моя сестрица Джульетта. Трубка повешена, и я чувствую себя как в отпуске, я чрезвычайно горда собой, тем, что смогла позволить себе несколько часов передышки.

Рядом с телефоном валяется листочек, вырванный из школьной тетради: адрес, телефонный номер… Лоран… Этот листок остался после его визита, а я и не заметила, когда он его положил сюда, мне казалось, что он ушел, так и не дав мне своих координат. Это случилось в те грозовые дни… Я пытаюсь сосчитать: прошло две или три недели… Всего? А мне казалось, столько всего произошло: наше воссоединение, путешествие в Ним, сцена Рафаэля… Когда Лоран покидал меня после короткого визита, я была вся в слезах, я искренне верила, что мои отношения с Рафаэлем закончились. Он видел мое смятение… Надо позвонить и сказать ему, что все наладилось. Мысль о том, что он жалеет меня в моем поражении, казалась мне невыносимой.

Я набираю номер. Женский голос… Я собираюсь прервать соединение, но Лоран, подозванный этим приятным, чистым голосом, останавливает меня радостным восклицанием:

— Хочешь, я загляну к тебе?

Он зажимает трубку рукой, короткое совещание шепотом, и затем:

— Вечер только начался. Я ведь упоминал, что мы соседи, приготовь мне стаканчик, пока я дойду…

— Один?

— Да, конечно, не волнуйся (его голос становится громче, он говорит это не мне, а «ей»), Сабрина не ревнива.

В этом высказывании есть скрытый подтекст?

— Ну, что, Сара, тебе лучше?

Я направляюсь навстречу Лорану. Он такой заботливый, такой благожелательный, готовый все понять. Мы усаживаемся в центр дивана. Он потягивает маленькими глотками водку с апельсиновым соком, что я ему приготовила «как раньше». Он кладет левую руку на спинку дивана, и я могу время от времени, как будто для того, чтобы расслабиться, класть затылок на сгиб его локтя. Я говорю, говорю и при этом изумляюсь, ощущая рядом с собой новый запах — не Рафаэля. Я говорю о Рафаэле и обо мне, обо мне и о Рафаэле, и при этом я пытаюсь понять, что происходит при нечаянных, коротких соприкосновениях с телом Лорана, с моим телом, если вообще предположить, что что-то происходит.

Я начинаю с таким энтузиазмом, я рассказываю о первых днях нашего знакомства, об открытой террасе кафе, о чудесах «видения», на которые способен слепой. Я пересказываю драму его детства, расписываю его занятия и его вкусы. Я пытаюсь передать атмосферу наших прогулок по Монпарнасу, поведать о моем таланте гида, открывающего вертикаль городской архитектуры человеку, прикованному к земле своей неизменной белой тростью. Я подробно перечисляю все музыкальные отрывки, которые так прекрасно исполняет Рафаэль. Мне просто жизненно важно, чтобы у Лорана под рукой оказались все листы из объемистого досье, посвященного нашей жизни, как будто он станет судьей и вынесет решение по делу моих отношений с Рафаэлем. Я настаиваю и одновременно вопрошаю, охваченная двумя противоречивыми желаниями: доказать успешность моей любви и изложить задачу для решения. Я напоминаю человека, потерпевшего кораблекрушение, взывающего о помощи и одновременно уверяющего, что доска, за которую он ухватился, надежна, как скала. Чем уверенней я говорю, тем уверенней становлюсь в том, что каждое новое, произнесенное слово оборачивается предательством. Если мне так надо поговорить о Рафаэле, получить консультацию, совет, значит, я, вне всякого сомнения, не уверена ни в Рафаэле, ни в себе. Я слышу это в молчании Лорана, в гремящем водопаде своих фраз. Наконец умолкаю. Лоран ставит на столик стакан, который он успел опустошить за это время, немного отодвигается, смотрит мне в лицо и тихо произносит:

— Ну и что ты хочешь, чтобы я сказал?