В память о тебе - Дафна Калотай (2011)

Из письма я узнал о смерти братьев. Они простудились и умерли от воспаления легких. Когда меня выпустили на свободу, я решил не возвращаться домой. Все равно меня там никто не ждал. Я сел в поезд вместе с одним из лагерных финнов и доехал на нем до конечной станции. Мы вышли, и финн помог мне перейти через границу. А потом я стал бродяжничать. Однажды на грязной после дождя дороге я встретил твою красавицу-маму.

Я хочу рассказать тебе обо всем, но я очень болен. Слишком много пыли я наглотался, дыша воздухом янтарного карьера. Сейчас я передохну и расскажу, как начал новую жизнь здесь, вместе с твоей мамой.

Девять жизней я прожил на свете,

Расскажу вам о них, друзья,

В первой жизни я был как все дети,

То есть просто грудное дитя.

Во второй я подрос немного

И увидел свой светлый дом.

Старшим братом стал в третьей жизни,

А в четвертой юнцом-молодцом.

В пятой жизни впервые влюбился

И, гуляя вокруг пруда,

В первый раз целовался с девчонкой

На виду у лягушки-быка.

Дальше стал я хозяином справным

Сотен двух десятин земли.

В этом климате благодатном

Урожаи всегда велики.

Вот и мужем я стал той девчонке,

У которой по пояс коса,

И еще у моей дочурки

Василькового цвета глаза.

В предпоследней, восьмой моей жизни

Много зим я провел в тюрьме

И дрожал, наблюдая как время

Уползает червем по земле.

А в последней, девятой жизни,

Обретя свой родимый кров,

Я пишу моей дочери Элли

Эти строчки перед концом.

Оставшиеся листы не были заполнены. Закончив чтение, Григорий некоторое время сидел, уставившись на страницы, испещренные поблекшими от времени чернилами. Бумага только немного пожелтела.

«Правда, — подумал он, — что все мы взаимосвязаны. На постижение этой истины мне понадобилось пятьдесят лет».

Его глаза наполнились слезами, и Григорий вытер их платком. Что вызвало эти слезы, он точно не знал. Возможно, краткость жизни этого человека и ее трагичный конец. Снова обратившись к тетради, он поискал дату. Ничего.

Григорий перечитал текст. Удивительно, что несколько страниц могут сказать столь много о человеке — о его убеждениях, покладистом характере и нехватке образования. Чистые страницы были не просто не заполнены, от них веяло болью. Интерес Григория к запискам деда Дрю был сравним с его одержимостью поэзией Ельсина. Возможно, он и не был таким сильным, но слова Трофима, простые и неотредактированные, были «произнесены» на том же языке. Слова эти не касались непосредственно искусства, но говорили правду жизни, а значит, опосредованно имели отношение к красоте, даримой искусством.

Дедушка Дрю. Отец ее матери. Малограмотный крестьянин. Заключенный. Весельчак. Человек, который понимал, что стоит потратить последние дни на то, чтобы записать свои мысли, историю своей жизни. Интересно, сколько еще подобного рода записей оставили после себя безвестные и малообразованные жертвы коммунистической системы? Григорий подумал об архивах КГБ, которые только недавно рассекретили и открыли для широкой публики. Сколько там хранится конфискованных дневников, писем, рукописей, настолько же важных для потомков, как стихотворения Виктора Ельсина? Сколько непрочитанных человеческих исповедей пылится там? Они ждут, пока люди, похожие на Григория Солодина, сделают их достоянием гласности.

Исполненный энергии, он сел за компьютер. Этот перевод станет его первым подарком Дрю.