Осенние - Ульяна Каршева (2014)

Пока на остановке ждала троллейбуса, прячась на всякий случай в тени навеса, музыкально промурлыкал мобильник. Женька.

— Жень, ну что там? — нервно спросила я.

— Мы убедили их, что тебя не знаем, — привычно медлительно отозвался Женька. — Хотели портрет отобрать — не дали. Но я успел заглянуть… Алёна, а ведь у тебя такое впервые.

Я сморщилась от желания немедленно разреветься.

— Да хоть впервые, хоть — нет! Жень, ну что мне-то делать, если рисовать хочется, а вот такой страх получается?

— Не ври. Такое у тебя не всегда бывает. Это седьмой случай.

— Жень, а ты их знаешь? Ну, этого парня?

— У отца шапочное знакомство с этим семейством. Хочешь узнать о них?

— Нет! Я хочу вообще забыть об их существовании!

— Забудь, — согласился Женька. — А насчёт Арбата не беспокойся. Ты и так не слишком часто здесь бываешь. Пару месяцев не походишь, а потом… — Слышно было, как он хмыкнул, кажется ухмыльнувшись. — Потом перекрасишься в блондинку, наденешь юбку и блузку с какими-нибудь рюшечками… Ну и про индейскую раскраску не забудь. Они тебя и через недели две не узнают, — уже серьёзно добавил он. — Так что не переживай.

— Постараюсь, — пообещала я.

Ткнув до сих пор дрожащим пальцем в кнопку мобильного, я вздрогнула: показалось, кто-то решительно шёл ко мне. Но человек просто торопился, постоянно оглядываясь на подходящий к остановке троллейбус. Наверное, смотрел, какой номер. Я снова осторожно выглянула из-под навеса и быстро зашла (чуть не споткнулась — так подрагивали ноги от пережитого!) с передней площадки, благо водитель открыл дверь выйти какой-то старушке. В троллейбусе оказалось полупусто — воскресенье же. Я уселась на одиночное сиденье спиной ко всему салону, сжимая сумку вздрагивающими руками, и задумалась.

Рисовать я люблю. У меня получается неплохо. Говорят, что и в самом деле видно дилетанта, но дилетанта талантливого. И всё бы ничего… Вот только время от времени карандаш начинает рисовать не то, что видят глаза. Сегодня был именно такой случай. На лице, которое появлялось под острием карандаша, я, сама того не замечая, начала старательно вырисовывать нечто, чего не было на лице лохматого парня. Я уродовала его, рисуя длинную рану, пересекавшую глаз ото лба до скулы. И теперь не знаю, что произошло с моей рукой: то ли она мне подсказала сегодня своей болью, что рисовать дальше нельзя, то ли боль и впрямь была. Хуже, что я никогда не знаю, что происходит на самом деле: я вызываю эти раны? Или я предупреждаю о них?

Но хуже всего этого… На портрете, который я сегодня рисовала, оказался вовсе не лохматый парень. Запечатлённый мной мужчина чем-то похож на него. А может — и нет. Может, мне со страху показалось. Именно это и было впервые — что и понял Женька.

2

Выспаться толком не удалось. Тело, уставшее за день, требовало полного покоя. А истомившаяся душа ныла от недоказанной вины. Всю ночь снились толпы с Нового Арбата, лица знакомых художников, но чаще — жалобно-удивлённое лицо лохматого парня, его друзей, а затем всё заслоняло то, другое, рисованное лицо. Даже в беспокойном сне, в котором всё слышишь и чувствуешь, что ворочаешься, не зная, как лечь удобней, и в котором не можешь, тем не менее, открыть глаза, я видела, что эти два лица очень похожи. Разница только в том, что одно — мягких очертаний и молодое, а другое — жёстче и старше.

Под утро ко мне пришёл серьёзный кот Мурзила, пободал моё лицо своей мордой с сопливым носом, дождался вялых со сна поглаживаний и плюхнулся рядом. С ним, обмурлыкавшим меня, я заснула крепче: призраки вчерашнего происшествия стали менее отчётливы, отдалившись.

А к утру я уверилась, что лохматый парень спустя годы попадёт, например, в аварию, в которой пострадает его лицо. Этим и только этим объясняется он, повзрослевший, появившийся под моей рукой на бумаге.