Девушка с юга - Камбаралы Бобулов (1964)

Легко сказать такое! А попробуй-ка сделать.

Уже месяц, как я не писала домой писем. Все ссылаюсь на то, что некогда. А каково родителям? В особенности маме? Она, бедняжка, верно, каждый день встречает почтальона и спрашивает: «Нет ли письмеца от моей Гулкуш?» Виновата я перед нею. Что стоило сообщить о своем здоровье и спросить об их житье-бытье? Разве для этого нужно много времени? Нет, держало меня другое: Аманбай. Как написать обо всем том, что между нами происходит? Это ведь так ее расстроит. Но ведь и молчать нельзя. Сколько писем от нее уже получила. Сегодня прибыла телеграмма.

Я села за стол и принялась писать.

«Дорогая моя мамочка!» — Начала я и прикусила губу. Что дальше? Обычно я писала: «Я жива и здорова, не болею, веселюсь...» Но как она поймет сейчас слово «веселюсь»? Не истолкует ли его по-дурному? Тут я запнулась. Написать ей правду? Тогда она немедленно приедет. До сих пор я ей сообщала, что никуда не хожу, ни в кино, ни в театр. Все время провожу только в университете и в общежитии. И, конечно, ни слова о кружке танцев. Ее бы это убило. Буду продолжать, как раньше: «Жива, здорова, ни в чем не чувствую недостатка. Не писала только потому, что напряженно готовилась к зимней сессии. Вы за меня не беспокойтесь». Еще что? «Напрасно городских девушек называют у нас в айыле бесстыжими. Я учусь с ними и вижу, что это хорошие девушки. Не верьте тому, что о них говорят». А может быть, этого не писать? Мама подумает: «Сама спуталась с этими беспутными девчонками, вот и защищает их». Вычеркну. Но другой голос говорил мне другое: «Оставь это. Пусть мама знает, что городские девушки не такие, как она о них думает, как думают о них в айыле разные бабушки и тетушки». И я оставила эти строчки. Потом я написала: «Учеба идет хорошо». Как же все-таки быть с Аманбаем? Написать правду? Но второй голос меня предостерег, и я послушалась его. «Аманбай часто заходит ко мне, и дружба наша крепнет».

Я отправила письмо и мучаюсь: правильно ли поступила? Не лучше ли было бы рассказать маме правду?

Аманбай объявился: он забежал вечером и предложил пройтись. Я сразу же согласилась: нужно ведь внести ясность в наши отношения.

— На улице небо в тучах, колючий ветер.

— Куда пойдем? — спросила я.

— Куда глаза глядят, — ответил он, подняв воротник своего пальто.

Пошли мы в сторону Панфиловского парка. Идем и молчим. Я жду, когда он заговорит, а он, вероятно, ждет того же от меня. Не раз до этой встречи я думала: «Выложу ему все начистоту. Пусть знает». Но стоит мне увидеть его, как вся я внутренне съеживаюсь. Я не выношу его надменности. Я не раз готова была уже смириться с судьбой: пусть будет так, как желают того мои родители. Аманбай ведь неглупый парень, утешала я себя. Он поживет‚ пять лет в городе, поварится в студенческом котле, с него и сойдет разная шелуха. А потом мы вернемся в родные места и поженимся. Он станет ветеринарным врачом, я — учительницей. У нас будет свой дом, свое хозяйство. Родители нам, конечно, помогут. Аманбай, должно быть, все же любит меня, иначе зачем бы его родители меня сватали. Характер у него плохой. Но ведь характер меняется.

Но вот мы встретились, и я не могу себя ничем утешить. Он молчит, и я будто бы онемела.

Сайракан часто приходит в полночь. Я спрашиваю:

«Наговорились?» Она смеется: «Говорим и не можем наговориться». Вот это — любовь! Почти каждый день встречаются, часами, беседуют и никак не наговорятся.

У любви слова льются без конца. Можно говорить все время об одном и том же, и это не надоедает. Как-то она запоздала настолько, что ее не впустили в общежитие. И они до утра пробродили по городу и пели песни. А мы идем, молчим н скучаем.

Так мы добрались до Панфиловского парка. Я решила нарушить молчание. С чего начать? Хотя бы с этого:

— Я получила письмо от Айзады.

Он сделал несколько шагов.

— Что ты сказала? Я не расслышал. Все думал и думал...