Девушка с юга - Камбаралы Бобулов (1964)

К тому, что говорила тетушка со слов свояченицы, мама еще от себя добавляла такое, что обязательно должно было, по ее мнению, сломить папу. Но папа молчал. Тогда она предлагала:

— Дай, наконец, Ташимову тысяч пять-шесть.

— Ташимов не тот человек, который берет взятки‚ — отвечал папа. И снова умолкал.

Мама, израсходовав весь свой пыл, ложилась рядом со мной. Она долго ворочалась с боку на бок, прежде чем засыпала. Ей снились, должно быть, страшные сны: она вздрагивала, обхватывала меня руками, вскакивала, как безумная. И лишь на рассвете ненадолго забывалась.

Утопающий, говорят, хватается и за соломинку. Не то ли делает и моя мама? Но она хватается сейчас не за соломинку, а за спасательный круг. И кто ее надоумил? Неужели папа? Или сама? Мама моя сообразительная женщина. Я это знала. Она на разных трудностей найдет выход. Однако этого я от нее не ждала.

Мама решила действовать через райком комсомола. План такой: я напишу заявление, попрошу помочь мне остаться работать в нашем айыле и пообещаю Через два года поехать во Фрунзе учиться. Мало ли что может произойти за эти два года.

И вот я еду с мамой в райком комсомола. Всю дорогу она учит меня, что и как говорить.

— Держись смело, не отступай. Язык тебе не отрежут. Поняла?

— Поняла.

Но мама этим не удовлетворилась.

— Представь себе, что я — тот самый секретарь райкома комсомола Адылов, с которым ты должна разговаривать. Ты подаешь заявление, а он хмурит брови отвечает: «Нет, надо ехать сейчас во Фрунзе, ты комсомолка, подчиняйся дисциплине». Что ты тогда ему скажешь?

А что я могу сказать?

— Вот ты и смутилась, — корила меня мама. — А нужно настаивать на своем. «Я хочу работать в нашем колхозе. Учиться еще успею. Я не могу оставить больную маму. Она нуждается в моей помощи». Главное — не молчи, а говори. Это ты в отца пошла такая молчаливая. Школа, видать, тебя мало чему научила. А я хоть и нигде не училась, а куда сообразительнее и бойчее тебя.

Мама моя в тридцатые годы окончила курсы ликбеза и нигде больше она не занималась. Это правда. «Если бы мне хоть пять классов образования, — говорила она, — я бы всем районом командовали». В это можно было поверить.

Но я несколько отвлеклась.

Вот и райком комсомола. В приемной секретаря сидит рыженькая девчонка и печатает на машинке. Мама кивнула ей.

— Дочка, Адылов у себя?

— Да. Подождите. Он сейчас освободится.

Мы сели на диван, покрытый белой материей. Мерно тикали большие часы, висевшие на стене. В такт им билось мое сердце. Щеки горели. Наконец-то открылась дверь и из комнаты Адылова вышла группа ребят.

Секретарь райкома не раз бывал в нашем айыле и хорошо знал нашу семью.

— О, тетушка Карамат, рад вас видеть‚ — приветствовал он маму. — Как поживает дядя Калмурза? Как ваши дети? — Он протянул ей руку. Потом поздоровался со мной.

— Большой привет вам от мужа, — заискивающе произнесла мама. — Все мы здоровы и того же вам желаем.

Адылов попросил нас присесть.

Я окинула комнату. Здесь меня принимали в комсомол. На стене, как и прежде, портрет Владимира Ильича Ленина. Я смотрела на него тогда и торжественно поклялась быть честной, все свои силы отдать народу. И вот теперь он как бы спрашивал меня: «Ну, как, держишь ты свое слово?» Я опустила от стыда голову.

— Зачем пожаловали — спросил маму Адылов, усаживаясь за свой стол.

Мама строго взглянула на меня, и я, головы, протянула заявление секретарю.

Мама осторожно наступила на мою ногу, давая знать, что пора говорить. Но язык словно отнялся у меня. Заявление было в полстранички. Адылов же читал его почему-то очень долго. Я до того волновалась, что вспотела. А что, если он скажет: «Молодец, Гулкуш, ты первая девушка, которая на такое решилась, пусть другие равняются по тебе». Мама будет, конечно, радоваться. А каково мне?!