Ночная погоня - Александр Кулешов (1978)

Но потом Николай заговорил серьезно:

— Эх, Володя, попасть бы нам в высшую школу! Я не знаю, что бы делал: днем и ночью долбил, конспектировал, язык бы выучил, честное слово! А то только родной да воровской — маловато. Кончил бы — честное слово, диссертацию защитил! Не веришь? Защитил бы!

И тема будет: «Превентивные меры по борьбе с детской преступностью».

Он помолчал.

— И еще, Володя, я мечтаю: неужели Нинку никак нельзя поставить на хоть на искусственные какие ноги? Ведь смотри, что делается: зрение возвращают, почки пересаживают, сердце, понял, сердце остановившееся оживляют… Хоть что-нибудь придумать!

Сейчас эта ночная беседа ожила во всех деталях. Придет время, и наука что-нибудь придумает — Нина будет ходить, а вот сердце Николая, пробитое ножом, уже никто не оживит.

Как сказать Нине? Задыхаясь от тоски, Владимир представлял себе, как сообщит ей страшную весть. Сделать это должен только он. Ведь просила его: «Береги Николая». А он не уберег. Какое значение имеет то, что он был в ту минуту далеко, что нельзя его в чем-либо упрекать? Все равно он никогда себе этого не простит. Себе? Нет, не только себе. «Твоя обида — моя обида» — так поклялись они, двое голоштанных ребят, тогда за сараем. Их было двое. Теперь Владимир остался один. Гибель Николая не должна остаться безнаказанной. Это его кровное дело, его долг!

Владимир стоял бледный, сжимая кулаки. Его наполняла безмолвная, слепая ярость. Попадись ему в эту минуту убийца, он бы задушил его, сжег на медленном огне! Одна мысль сверлила мозг: найти, немедленно найти преступника! Владимир не сомневался, что убийца Коростылев — преступник с нелепой кличкой Повар, хотя в прошлом работал шофером. Владимир мысленно представлял себе всю сцену, словно она произошла у него на глазах.

Повар пришел к концу спектакля. Люди возбуждены, оживленно обсуждают увиденное, они не так внимательны, как обычно. Идут. И тут он заметил Николая. Он, конечно, хорошо помнил его (еще на суде тогда крикнул: «Я вас, гады, запомню!»). А может быть, он приметил Николая и раньше, у других театров, и понял, что тот ищет его, что не будет ему спокойной жизни, пока жив Николай.

Увидев теперь Второва, он притаился, спрятался где-нибудь в неосвещенном углу, выжидал. Когда народ разошелся и Второв отправился домой, пошел за ним. Пойди Николай улицей, сядь в троллейбус, может быть, ничего и не произошло — Повар не решился бы. Но Николай пошел бульваром, да еще боковой аллейкой, где было темно. Повар крался бесшумно, держа нож в рукаве, в любую минуту готовясь или ударить, или убежать. И когда Николай остановился закурить, повернув к нему незащищенную спину, он одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и ударил. Ударил точно. А потом бежал.

Вот так это было. Наверняка так! Владимир, чья профессиональная память, словно фотографию, хранила облик убийцы, представлял себе этого массивного, отлитого из одних мускулов великана, его коротко постриженную тяжелую голову, злом взгляд маленьких глаз, широкий рот, в котором, когда он открывал его, блестел тусклым блеском неизбежный золотой зуб…

Да, его он узнает и ночью, и в любом обличье, и среди миллионов прохожих!

Только надо найти его. Найти немедленно!..

— Лейтенант Анкратов! — резко прозвучал голос Голохова.

— Слушаю вас, товарищ подполковник!

— Останетесь с товарищами из отделения, Логинов с вами и… — подполковник сделал паузу, — возглавите поиски! Возражений не будет? — повернулся он к майору.

Тот отрицательно помотал головой.

Минуту Голохов смотрел Владимиру прямо в глаза, потом положил ему руку на плечо и своим обычным негромким голосом произнес:

— Давай, Володя. — И, словно прочтя его мысли, добавил: — И не забывай: ты не только друг Второва, ты прежде всего работник советской милиции.

23 часа 05 минут