Глоток воздуха - Ле Гуин Урсула Кребер (2008)

И самый старший из тех мужчин, что несли носилки, Паск-шорник, подтвердил своим рокочущим басом:

— Он живой, Макали-дема. Но рана его была глубока.

Врач с жалостью и уважением посмотрел на жену Фермера, на ее маленькие босые ноги, на ее чистые растерянные глаза, и сказал:

— Дема, ты позволишь нам занести его в дом? Ему бы надо в тепло.

— Да-да, конечно, — сказала она и тут же вскочила и бегом бросилась к дому, чтобы приготовить для мужа постель.

Когда же те, что несли носилки, снова вышли из дома, во дворе их уже ждала добрая половина населения Сандри; люди надеялись, что уж теперь-то им расскажут всю правду. Больше всего взглядов было устремлено на старого Паска, и тот, выйдя во двор, неторопливо обвел глазами толпу, но ничего не сказал. Это был крупный, неторопливый, немолодой мужчина, могучий, как дуб, с несколько необычным, словно застывшим лицом, покрытым глубокими морщинами.

— Он жить-то будет? — осмелилась все же спросить одна из женщин. Паск еще некоторое время молча смотрел на собравшихся, но потом все же ответил:

— Ничего, мы поставим его на ноги и в землю воткнем.

— Да, да! — закричали женщины, принимаясь ахать, охать и вздыхать.

— И наши внуки и правнуки будут знать его имя, — прибавила Диади, жена Паска, пробираясь сквозь толпу к мужу. — Ну, здравствуй, старичок! — сказала она ему.

— Здравствуй, старушка! — откликнулся Паск. Они смотрели друг на друга, и было видно, что они одного роста.

— Все еще носят тебя ноги-то? — спросила она.

— А как же иначе я бы в родные края вернулся? — ответил Паск. Губы его, словно по привычке, были так плотно сомкнуты, что ему даже улыбнуться не удалось, но в глазах у него все же поблескивали искорки смеха.

— Что-то больно долго ты возвращался. Ладно, идем, старичок. Ты ведь небось с голоду помираешь? — И они рука об руку двинулись по улице, ведущей к мастерской шорника и конным выгулам. А двор продолжал гудеть, точно пчелиный улей; люди, разбившись на две группы, собрались вокруг двух других, только что вернувшихся земляков, расспрашивая их и делясь своими новостями; и разговор шел о войне, о столице, о здешних болотистых островках, о хозяйстве.

А Фарре отнесли в дом, в красивую комнату с высокими потолками, и уложили на постель, где только что спала его жена, так что постель еще хранила ее тепло. Рядом с раненым стоял врач, столь же суровый, напряженный и торжественный, как и рулевой в той лодке, на которой они сюда приплыли. Врач не спускал глаз с лица Фарре, держа пальцы у него на пульсе. И все вокруг него точно застыло.

В изножье кровати замерла, почти не дыша, жена Фарре. Впрочем, вскоре врач повернулся к ней и ободряюще кивнул, что должно было означать: очень неплохо, гораздо лучше, чем можно было ожидать.

— Он, похоже, и не дышит совсем, — прошептала женщина. Глаза ее казались огромными на хмуром, застывшем от сдерживаемой тревоги лице,

— Он дышит, — заверил ее врач. — Дышит медленно и глубоко. Дема, меня зовут Хамид, я помощник королевского лекаря, доктора Сейкера. И Ее Величество, и доктор Сейкер проявили столько заботы о твоем муже! Они также пожелали, чтобы я сопровождал его и оставался здесь столько времени, сколько потребуется, дабы оказать ему и всем вам любую посильную помощь. Ее Величество велела мне передать вам, что она очень благодарна твоему мужу за принесенную им жертву, высоко чтит то мужество, которое он проявил у нее на службе, и сделает все, что в ее силах, дабы доказать герою свою благодарность и уважение. Хотя, как она выразилась, никаких почестей не хватит, дабы воздать ему по заслугам.

— Благодарю тебя, — сказала жена Фарре, хотя, по всей видимости, лишь отчасти слышала то, что он говорил, ибо, не отрываясь, смотрела в неподвижное лицо мужа. И врач заметил, что она не в силах сдержать дрожь.

— Ты, должно быть, замерзла, дема, — с нежностью и почтением сказал ей Хамид. — Тебе бы следовало одеться потеплее.