Огненная - Кристина Кашор (2019)

– У меня на это есть два ответа, – сказал он в конце концов. – Первый: все умрут. Второй: любовь глупа. Она не имеет никакого отношения к разумности. Ты любишь того, кого любишь. Я вот, вопреки всякой разумности, любил своего отца. – Он пристально посмотрел на нее. – А ты своего любила?

– Да, – прошептала она.

Он погладил Малыша по носу.

– Я люблю тебя, хоть и знаю, что ты никогда меня не примешь. И люблю своего брата, даже больше, чем думал до того, как появилась ты. Ты не можешь выбирать, кого любить, леди Файер. И не можешь знать, на что это чувство способно тебя сподвигнуть.

Внезапно Файер ясно увидела связь. От удивления она чуть отклонилась назад и внимательно изучила его лицо сквозь мягкую игру света и тени. И увидела его по-новому, как никогда не видела раньше.

– Ты пришел ко мне учиться ограждать разум, – сказала она, – и прекратил просить выйти за тебя замуж, это было в одно время. Ты сделал это из любви к брату.

– Ну, – сказал он, немного смущенно глядя в пол, – еще я пару раз ему врезал, но это не так важно.

– Ты умеешь любить, – просто сказала она, потому что ей показалось, что это правда. – А я – не очень. Я как зверь с иголками, отталкиваю всех, кого люблю.

Он пожал плечами:

– Я не против, можешь отталкивать, если это значит, что ты меня любишь, сестренка.

Глава тридцатая

Она начала мысленно сочинять письмо Бригану. Получилось как-то не очень. «Дорогой Бриган, мне кажется, тебе не следует делать то, что ты делаешь. Дорогой Бриган, от меня словно ветром относит людей, а саму раздирает на части».

Отек с рук уже спал, и никакие новые места не почернели. Целители сказали, что, скорее всего, через некоторое время нужно будет удалить с левой руки два мертвых пальца.

– У вас столько снадобий, – сказала Муза одному из целителей, – неужели ей ничем не помочь?

– Нет таких снадобий, чтобы возвращать мертвое к жизни, – сухо ответил тот. – Леди Файер сейчас лучше всего снова начать постоянно пользоваться руками. Она скоро поймет, что и без десяти пальцев можно отлично справляться.

Все теперь было не так, как раньше. Но какое же это облегчение, когда можно самостоятельно резать еду, застегивать пуговицы, завязывать волосы, и она все это делала, хоть движения поначалу и были неуклюжими и детскими, а живые пальцы горели и она ощущала жалость в чувствах друзей, смотрящих на нее. Жалость только добавляла ей упорства. Она напрашивалась помочь в ручной работе в целительской комнате – бинтовать раны, кормить воинов, которые не могли есть сами. Те никогда не возражали, если она проливала похлебку на их одежду.

Сделавшись половчее, Файер начала даже помогать в самых простых делах при операциях: держать лампы, подавать хирургам инструменты. Она обнаружила, что спокойно переносит вид крови, инфекций и человеческих внутренностей, хотя человеческие внутренности были несколько противнее внутренностей жуков-чудовищ. Некоторые из воинов были ей знакомы со времен трехнедельного путешествия с Первым. Возможно, раньше кто-то из них был ее врагом, но теперь, когда они были на войне, испытывали боль и такую потребность в утешении, это ощущение ушло.

Однажды принесли воина со стрелой в бедре, которого она помнила очень хорошо. Это был человек, который как-то одолжил ей свою скрипку, – огромный, мощный, похожий на благородное дерево. При виде его Файер заулыбалась. Время от времени они тихо беседовали, пока она облегчала боль в его заживающей ране. Он ничего не говорил о ее мертвых пальцах, но лицо его при взгляде на них ясно показывало глубину его сочувствия.

Когда приехал Брокер, он взял ее руки, прижался к ним лицом и плакал в них.