Самый богатый человек в Вавилоне - Джордж Сэмюэль Клейсон (1926)

Несколько месяцев я продолжал наполнять свой кошелек медяками. Он уже довольно увесисто позвякивал у меня под поясом. Труд действительно оказался моим лучшим другом, как и говорил Мегиддо. Я был счастлив, но Свасти постоянно испытывала беспокойство: «Твой хозяин оставляет слишком много денег в игорных домах. Я боюсь за него».

Однажды я встретил на улице моего друга Мегиддо и страшно обрадовался. Он вел за собой на базар трех ослов, нагруженных овощами.

«У меня все прекрасно, — рассказал он. — Хозяину понравилось, как я работаю, и он назначил меня старшим над рабами. Видишь, он даже доверяет мне торговать на рынке, а недавно послал за моей семьей. Работа помогает мне забыть о горестях, а когда-нибудь она поможет мне вновь стать свободным человеком и выкупить свое хозяйство».

Время шло, и я заметил, что Нана-наид все с большим нетерпением ожидает моего прихода домой. Он забирал у меня выручку и жадно отсчитывал монеты. Теперь он начал настаивать на том, чтобы я продавал еще больше пирогов и для этого ходил на дальний рынок.

Частенько мне приходилось даже выходить за городские ворота, чтобы продать свой товар надсмотрщикам над рабами, которые строили стены. Мне не хотелось видеть вновь все эти ужасные сцены, но надсмотрщики были щедрыми покупателями. Однажды в веренице рабов, ожидающих, пока их корзины наполнят кирпичами, я увидел Забадо. Он сильно исхудал и сгорбился, а вся спина была в рубцах и язвах от ударов бича. Мне стало жаль его, и я протянул ему пирог, который он мгновенно запихнул себе в рот, как голодный зверь. Увидев хищный блеск в его глазах, я побыстрее отошел, пока он не схватил весь мой лоток.

«Для чего ты так усердно трудишься?» — спросил меня однажды Арад Гула. Помнишь, Хадан Гула, ты сегодня задал мне тот же самый вопрос? Я рассказал ему про работу то, что услышал в свое время от Мегиддо, и заявил, что труд стал моим лучшим другом. Я с гордостью показал ему свой кошелек с деньгами и объяснил, что деньги мне нужны, чтобы вновь стать свободным человеком.

«И что ты будешь делать, когда освободишься?» — поинтересовался он.

«Я думаю стать торговцем».

И тут он доверил мне то, во что я никогда бы не поверил: «А знаешь ли ты, что я тоже раб и вхожу в долю со своим хозяином?»

— Стой! — прервал его Хадан Гула со сверкающими от гнева глазами. — Я не хочу слушать эту ложь, порочащую моего деда. Он не был рабом.

— Я уважал его за то, что он сумел подняться над невзгодами и стать одним из самых уважаемых людей Дамаска, — невозмутимо продолжал Шарру Нада. — А из какого теста сделан ты, его внук? Достаточно ли ты силен, чтобы встретиться с фактами лицом к лицу, или предпочтешь жить в плену лживых иллюзий?

Хадан Гула выпрямился в седле. Голос его дрожал.

— Моего деда все любили. Его добрым делам нет числа. Когда разразился голод, разве не на его золото было куплено зерно в Египте и разве не его караваны доставили это зерно в Дамаск, чтобы раздать народу и спасти его от голодной смерти? А теперь ты говоришь, что он был жалким рабом в Вавилоне?

— Если бы он остался рабом в Вавилоне, то действительно был бы жалок. Но когда он благодаря собственным силам выбился в число лучших людей в Дамаске, боги предали забвению все его беды и наградили его почетом и уважением, — ответил Шарру Нада и продолжил: — После того как Арад Гула объявил мне, что он раб, он сказал, что давно стремится к свободе. Денег для этого у него достаточно, но его беспокоит вопрос, как быть дальше. Уже в течение долгого времени дела у него шли все хуже и хуже, и он боялся потерять покровительство своего хозяина.

Я возражал против такой нерешительности: «Свет не сошелся клином на твоем хозяине. Почувствуй себя свободным человеком, поступай, как свободный человек. Реши для себя, чего ты на самом деле хочешь, а затем приложи все силы, чтобы добиться этого».

Он поблагодарил меня за то, что я пристыдил его, и пошел своей дорогой[2]