Бегущий за ветром - Халед Хоссейни (2003)

Через несколько минут у меня на лбу и верхней губе выступил пот. Я указал на нетронутую чашку с гороховым пюре, на пластмассовую ложку:

— Ты должен есть, тебе ведь надо набираться сил. Может, тебя покормить?

Он с каменным лицом посмотрел мне в глаза и снова отвернулся. Взгляд у него был безжизненный, как тогда, в ванной.

Я достал из пакета у ног подержанную книгу («Шахнаме», купленная мною в персидской книжной лавке) и показал обложку Сохрабу:

— Эту книгу мы с твоим папой читали в детстве, сидя под гранатовым деревом на холме у нашего дома…

Сохраб глядел в окно. Я постарался улыбнуться.

— Больше всего твой отец любил легенду о Рустеме и Сохрабе, в честь которого тебя и назвали. Да ты и сам это знаешь.

Какой же я идиот!

— В письме он написал, что и тебе очень нравится эта история. Почитать?

Сохраб зажмурился и прикрыл глаза рукой. Той самой, с лиловым шрамом.

Я открыл заранее заложенную страницу.

— Начнем.

Интересно, что подумал Хасан, когда впервые сам прочел «Шахнаме» и обнаружил, какой отсебятиной я его пичкал?

— «Внимай же повести о битве между Рустемом и Сохрабом, сколь бы печальной она ни была.

Однажды Ростем, пробудившись чуть свет, наполнил стрелами колчан, оседлал своего могучего скакуна Рехша и помчался к Турану. По дороге булавой разил он онагра, зажарил его на вертеле из ствола дерева, съел целую тушу и, запив водой из родника, заснул богатырским сном. Проснувшись, он окликнул коня, но того и след простыл. Пришлось в доспехах, с оружием брести пешком…»

Я прочел почти целиком первую главу (до того места, где юный воин Сохраб является к своей матери Техмине, царевне Семенгана, и требует сказать, кто его отец) и захлопнул книгу.

— Хочешь послушать еще? Настала очередь сражений, помнишь? Сохраб ведет свое войско в Иран к Белой Крепости.

Он мотнул головой.

— Ладно. — Меня ободрило, что он хоть как-то отреагировал. — Может быть, продолжим завтра. Как ты себя чувствуешь?

Рот у Сохраба приоткрылся, и оттуда донесся хрип. Доктор Наваз предупреждал меня, что такое возможно, ведь трубка касалась голосовых связок. Мальчик облизал губы и шепотом выговорил:

— Устал…

— Врач говорит, так и полагается…

Он опять помотал головой.

— Что, Сохраб?

Сморщившись, он прошелестел:

— Устал от всего…

Солнечный луч разделял нас, и с той стороны вырисовывалось пепельно-серое лицо Хасана — не того мальчика, с кем я резался в шарики, пока муэдзин не выкликал свой вечерний азан и Али не звал нас домой, и не Хасана, с которым мы играли на холме в догонялки на закате дня, а изгнанного слуги, тащившего на спине к машине Бабы свои пожитки под теплым проливным дождем, — таким я его видел последний раз в жизни.

— Устал от всего, — печально повторил мальчик.

— Чего тебе хочется? Скажи, я все сделаю.

— Мне хочется… — Он прервался и прижал к горлу руку (опять его перевязанное запястье у меня перед глазами). — Мне хочется, чтобы прежняя жизнь вернулась.

— Сохраб…

— Мне хочется, чтобы папа и мама были рядом. И Саса тоже. Мне хочется поиграть в саду с Рахим-хан-сагибом. Мне хочется опять жить в нашем доме. — Он провел рукой по глазам. — Хочу, чтобы все старое вернулось.

Что мне сказать, когда я глаз не смею поднять? Сколько можно разглядывать собственные руки? Это ведь и моя жизнь тоже. Я играл на том же дворе и жил за теми же воротами. Но трава высохла, и чужой джип стоит у нашего дома, пачкая маслом асфальт. Со старой жизнью покончено, Сохраб, и населявшие ее люди либо умерли, либо умирают. Остались только мы с тобой. Я и ты, и больше никого.

— Это невозможно, — наконец сказал я.

— Лучше бы ты не…

— Не говори так, прошу тебя.

— Лучше бы ты оставил меня лежать в воде.

— Не смей так говорить, Сохраб. — Я коснулся его плеча, но мальчик сбросил мою руку. — Для меня невыносимо слышать это.