Дурная кровь - Даха Тараторина (2020)

А вот охотник подобной уверенностью похвастаться не мог: он уже сообразил, что отсыреть в бане дрова никак не могли, да и печь неспроста начала чадить чёрным вонючим дымом. Злые духи оглоеды не любят тепла, а вот свежей кровью полакомиться — это да. Они летят к роженицам, как бабочки к костру, да только не сгорают в пламени, а отщипывают человеческое тепло по кусочку. Особливо приятно им лакомиться горячей младенческой плотью, едва показавшейся из материнской утробы. Для того и топят жарко баню, для того разводят огонь и ходят вокруг с обнажённым клинком: отпугивают лиходеев.

Только старосте до того дела не было: он привёл в дом колдунью и боле утруждаться не собирался.

— Нож над огнём проколи, — напомнил Верд будто бы его дело вовсе не касалось. — Да дров в печь добавь.

— А ты что это раскомандовался?! — благо, тёща и вторая баба, видно, мать мужика, оказались посметливее: подхватились и бросились исполнять приказ. Только всё больше мешали друг дружке, сталкиваясь рыхлыми задами и переругиваясь, чем помогали. А нерадивый папашка нашёл развлечение и подлетел к незнакомцу, привстал на цыпочки, чтобы пихнуть его грязным пальцем в грудь: — Чего раскомандовался, спрашиваю? Кто таков, чьих будешь, чтобы рот разевать в моём доме? Тебя звал кто разве? Ну? Отвечай!

Верд зевнул и быстрым движением выкрутил старосте руку. Да так сильно, что густой чёрной бороды аккурат достало подмести пол:

— Жена, говорю, у тебя рожает. Иди подмогни, а не дурью майся.

Охотник не отказал себе в удовольствии поторопить мужика пинком. Тот, низко склонившись, добежал до противоположной стены, чудом не пробив её дубовым лбом, и только сильнее разозлился:

— Ты на меня руку поднять посмел?! Да я тебя!.. Да я… — сложил кулаки и неумело поводил ими в воздухе, навроде как угрожая.

— Печь, — напомнил Верд, не двигаясь с места. — Потухнет — худо придётся.

— Я тебе сейчас покажу худо, морда резаная!

Верд отшагнул в сторону, и на этот раз староста, взяв хороший разгон, всё ж таки долбанулся об стену и, рассвирепев, бросился на пришельца. Снова промахнулся и сшиб с ног мамку, а та, заверещав, утянула в кучу-малу и тёщу.

— Печь растопите, дурни! — повысил голос охотник, но кто ж его услышит за руганью и воплями. — Оглоеды налетят, — сожрут всех!

Бесполезно. Верд плюнул прямо на пол и настежь распахнул дверь в комнату роженицы.

— Куда?! — взвыли вслед мамки, вдруг вспомнившие, что впускать мужей на таинство строго-настрого запрещено Богами, но чихать он хотел на их слова. Сами наложили — сами пускай и разгребают. А подставляться за бесплатно он не намерен. Ушёл бы один, не задумавшись, но не бросить же колдунью: от её тощего тельца оглоеды и косточек не оставят, а у Верда на Таллу имелись совсем другие планы.

Вспотевшая, утирающаяся рукавом, в сползшем с одного плеча платье, она носилась у кровати роженицы, щупая, заглядывая, куда не следует, нашёптывая ласково:

— Потерпи, Данушка! Ты сумеешь, милая! Давай, вдохни поглубже и ещё разок напрягись! — она подняла на Верда чистые голубые глаза: — А ты здесь чего? Мужам нельзя…

Муж, которому нельзя, мотнул головой, точно отгоняя доставучего слепня, и молча стиснул запястье девушки. Потянул.

— Куда? — заупрямилась она, упираясь пятками и отклоняясь назад. — Да что с тобой?! Дана!

Охотник зло бросил, не оборачиваясь:

— Подохнет сейчас. Как и вся их семейка. Оглоеды летят.

— Как оглоеды? — ахнула колдунья, только сейчас сообразив, как озябла. — А печь как же? Надо дров добавить…

— Нету больше дров. Опоздали. Дерево не загорится, пока они не получат своего. Мы уходим, а эти как хотят. Ай! Дура, что делаешь?!

Отскочив, как дикая кошка, Талла почмокала губами, словно пыталась распробовать укушенную только что руку:

— Я остаюсь. Подойдёшь — вцеплюсь ещё куда-нибудь, где больнее. Неужто предлагаешь роженицу бросить?