Мы начинаем в конце - Крис Уитакер (2021)

— Ты делаешь вид. Вид, будто у нас есть какое-то «завтра». Будто все по-твоему получится, будто мы — я и Робин — с тобой останемся. — Дачесс говорила тихо — жаль было тишину будоражить.

Боковым зрением она заметила невысокие кустарнички с плоскими листиками и мелкими ягодами густейшего лилового оттенка.

Хэл сорвал одну ягоду, бросил в рот.

— Это черника.

Он протянул черничину в открытой ладони, но Дачесс ее не взяла. Лучше сорвать самой. Ягода оказалась вкуснее, слаще, чем она думала. Дачесс набрала целую горсть, съела разом и принялась наполнять карманы — вечером угостит Робина.

— Медведи тоже любят черничкой полакомиться. — Хэл наклонился, желая помочь со сбором ягод; лишь теперь Дачесс заметила, что на плече у него винтовка — та самая, из которой она училась стрелять.

Она вдохнула поглубже и выпалила:

— Ты как свалил, так и с концами.

Хэл даже выпрямился — настолько опешил.

— Ты нас бросил. Знал про маму — какая она и каково нам с ней живется. Знал, что она о себе позаботиться не может, не то что о других. Посмотри на себя, сравни со мной и подумай, где ты был, такой сильный и крепкий, когда нам… когда мы нуждались…

Дачесс не закончила фразу. Принялась теребить бантик — если руки заняты бессмысленной возней, легче удерживать ровный тон. А ровный тон требуется, чтобы Хэл не догадался, насколько глубока ее боль.

— А теперь ты мне экскурсию устроил: посмотри сюда, посмотри туда… Тебе даже в голову не приходит, что я все по-другому воспринимаю. Рядом с тем, что я повидала, эти твои красоты меркнут. Взять лиловый цвет, — Дачесс махнула в сторону черничника. — Для меня это не сладенькие ягодки, а кровоподтеки на маминых ребрах. Потому что у нее ребра были сломаны. Вода — это ее глаза; они тоже голубые и прозрачные, и знаешь, что в них видно? Что душа отлетела. Ты воздухом дышишь да нахваливаешь — мол, чистый какой, свежий; а я вдохнуть не могу, у меня в груди пуля, она и мешает! — Дачесс ударила себя кулачком в солнечное сплетение. — Я одна на свете. Я сама буду заботиться о Робине, а ты не лезь. Ты все равно с нами не останешься, потому что мы тебе по большому счету не нужны. Можешь сколько влезет воображать, что мне от твоей болтовни легче. А я тебя в гробу видала, Хэл! И Монтану твою, и ранчо, и кур с коровами, и…

Она не смогла договорить — голос дрогнул.

Но то, что уже было высказано, растянулось между ними, заволокло и сосны, и небосклон, тенью легло на облака, навеки похоронило обещание нового и светлого; их же самих умалило до двух ворсинок с божественной кисти, и они затерялись, ничтожные, на бескрайнем пространстве изумительного холста. Хэл продолжал держать сигару, но не делал затяжек. В его ладони всё еще лежали черничины — он их не ел. Размечтался, думала Дачесс; за нас решил. Ничего, она камня на камне не оставила от этих его планов.

В глазах защипало, и Дачесс отвернулась, зажмурилась. Она не заплачет. Ни за что.

20

Кейп-хейвенское лето в конце концов все же поблекло; что до безмятежности, Уоку казалось, она давно утекает сквозь пальцы.