Мы начинаем в конце - Крис Уитакер (2021)

— Стар говорила, есть соотношение между страданием и грехом.

Хэл улыбнулся, будто услышал эти слова непосредственно из уст погибшей дочери.

— Расскажи о Сисси.

Он загасил сигару.

— Смерть имеет одно свойство: жил обычный человек, а погиб — стал святым. Только дети ведь безгрешны, их обелять не нужно. Малютка Сисси была — ангел, чудо. Как твоя мама. Как Робин.

У Хэла достало ума не сказать: «Как ты, Дачесс».

— Рисовать любила. Четвертого июля, когда фейерверк запускали, «ура» кричала. Морковку еще могла съесть, а салат или там горошек — все, что зеленого цвета, — ни в какую. Маму твою обожала.

— Я на нее похожа. Я фото видела. Мы трое — Стар, Сисси и я — почти одинаковые.

— Верно. И очень красивые.

Дачесс сглотнула.

— Стар говорила, ты очерствел — ну после Сисси. Ни капли доброты в тебе не осталось. Напивался пьяный. На бабушкины похороны не пошел.

— Просто, Дачесс, чтобы переродиться, нужно до исходной точки дойти и обратно отматывать.

— Это ты-то переродился? Да в тебе одно дерьмо. — Дачесс говорила тихо и беззлобно. — Это правда, что мама мне про тебя рассказывала?

— Думаешь, я своими поступками доволен? Ничего подобного. Я себя корю без конца.

— Все сложнее, я знаю. Почему ты не вернулся в Калифорнию? Почему мама запрещала тебе с нами видеться? Что ты натворил, а?

В темноте Дачесс разглядела, как дернулся поршнем старческий кадык.

— Он уж несколько лет отсидел, когда… когда я прослышал, что будет слушание о досрочном освобождении. Получалось, в тюрьме он только пять лет проведет. Всего пять — за мою Сисси…

Чуть ли не целая жизнь прошла — а в голосе боль, словно Сисси погибла несколько дней назад.

— Должно быть, я со спиртным перебрал. Явился тот тип и говорит: у меня брат в Фейрмонте. Сделку мне предложил — чтобы, значит, Винсенту срок добавили. Чтобы справедливость восторжествовала. За недорого совсем. Ну я и… Теперь вот думаю: если б время вспять повернуть, хватило бы мне мужества? Отказался бы? Не уверен.

— Значит, это все-таки была самооборона — я про человека, которого Винсент убил в тюрьме…

— Да. Самооборона.

Дачесс длинно вдохнула. Признание Хэла оказалось столь весомо, что ответ никак не формулировался.

— Твоя мама узнала. Тогда все и пошло рушиться. Один-единственный поступок, да и был-то четверть века назад — а к чему привел…

Дачесс прихлебывала какао и думала о маме. Рылась в памяти: чем бы отогнать ночной холод? Память упорно подсовывала одну картинку: белки закатившихся маминых глаз.

— Потому ты и в церковь ходишь?

— Надеюсь понять, что движет людьми. Почему они так поступают, а не эдак. Что бы они еще натворили, представься им случай.

Допив какао, Дачесс поднялась. Ноги едва ее держали. Подумалось: вот Дарк явится — а Хэл на страже. С винтовкой.

В дверях она обернулась.

— Как считаешь, почему Винсент на этих слушаниях — ну о досрочном освобождении — говорил, что опасен, что снова закон нарушит?

Хэл поднял глаза, взглянул на нее совершенно как Робин.

— Бывало, уводят Винсента, а Уок с Кадди, с охранником, друг на друга таращатся — будто совсем ничего им не понятно. Но мне-то Винсент писал. Мне-то он объяснить пытался.

Дачесс ждала.

— После той ночи, когда Сисси… после того, что Винсент сделал, ему стало ясно: отныне свободы никому из нас не видать.

* * *

Они двое возле дома Рэдли. Лунного света едва хватает, чтобы Уоку видеть абрис лица Марты, аккуратненький носик, волосы до плеч. Он чувствует тонкий, ненавязчивый аромат ее парфюма. У обоих в руках фонарики.