Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Весь город в агитационных плакатах и портретах кандидатов в Учредительное собрание, частью заплеванных. Та же история: призывают то «будить совесть народа», то «кормить честь и совесть революции», то есть матросов.

Даже представитель квартального комитета призывает нас «поступить по совести» и помимо чернил отдать ему имеющиеся в доме перья. Перья нужны для того, чтобы «углублять революцию» — словно это инструмент, вроде острых коготков, которым квартальный комитет собрался что-то выковыривать и сверлить.

Запись, сделанная чуть позже

Все это, конечно, была бравада — попытка скрыть вполне оправданный страх перед Всемирным потопом, когда у тебя нет ни ковчега, ни знакомого Бога. Планы такие: дождемся прекращения железнодорожной забастовки и поедем в Петроград за визами в Аргентину. Жору берем с собой, но ему пока об этом не говорим, чтобы не пугать предстоящей разлукой с Еленой.

Нина страдает: ей кажется, что если она покинет Россию, то не сможет уберечь свой завод от конфискации. Советская власть намерена изъять промышленные предприятия из частного владения, и это доводит мою девочку до слез.

Я настаиваю на своем: пару лет нам надо пожить за границей, а там видно будет.

2

Бедность — это когда у тебя мало денег. Нищета — это когда их совсем нет. И еды в доме тоже нет. Сначала было забавно: с азартом археолога Нина искала осколки ушедших времен — забытую мелочь по карманам шуб и пальто, по сумочкам и муфтам; потом перебрала всю библиотеку — раньше она использовала мелкие купюры вместо закладок.

Прежние правительства — царское, Временное — ругали все кому ни лень. Получите: цены с октября по декабрь выросли в два раза, а доходов не было никаких. Новое правительство, Совет народных комиссаров, винило во всеобщей, разом навалившейся разрухе упорных забастовщиков, те не уступали и требовали немедленной передачи власти Учредительному собранию. Но большевики оттягивали его созыв: они набрали на выборах только двадцать четыре процента голосов.

Гимназия была закрыта, и Жора целыми днями потерянно ходил по дому, насвистывая «Варшавянку», которая приставала как зараза:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами…

— А… да провались эта дурацкая песня!

Клим продал золотые часы, чтобы купить провизии, но все понимали, что это не выход: вырученных денег хватит недели на две.

— Надо дяде Грише сказать: пусть присылает нам еду из деревни, — вздыхал Жора.

Но ни телеграф, ни почта не работали. Мир стремительно сужался: никто не ходил в гости — нечем было угощать; «лишние» комнаты запирались — нечем топить. Люди жили островками, стойбищами — как будто от одного дома до другого были версты обледенелой тундры.

Новая власть боролась с разрухой с помощью глупейших декретов, которые только все запутывали и усложняли: то создавай им домовый комитет, то приноси объяснительную, почему ты не участвуешь в самообороне. Выписки о наличии жильцов призывного возраста, справка о количестве лампочек в доме, заявление на получение дров…

Сперва было непонятно, кто это придумывает, внедряет и проверяет. Оказалось, оголодавшие студенты и гимназисты предлагали в Кремле свои услуги по возрождению России — в обмен на продовольственные карточки. Недоучившуюся молодежь сотнями расставляли на государственные посты, освободившиеся во время забастовки.

— Жора, ты упускаешь шанс сделать грандиозную карьеру, — усмехался Клим. — Дети твоего возраста повелевают земельными кадастрами и городским водопроводом. Предлагаю явиться к отцам города и потребовать создать отдел по борьбе с враждебными вихрями. Работа нужная и наверняка хорошо оплачиваемая, главное — нанять грамотных специалистов по вступлению в бои.

— Пусть лучше Монетный двор организует и сразу деньги печатает, — ворчала Нина.