Крыса и Алиса - Алена Алтунина (2020)

— Да неважно! Расскажите о Екатерине.

— Может, Анна Михайловна, вы начнете? — обратилась она к самой пожилой женщине с пучком на голове.

— Хорошо, — согласилась та. — Я была воспитателем Кати и знала ее с первых дней, как только она попала в интернат.

— Какой она была?

— Сначала сильно замкнутой. Почти все сироты так себя ведут, их жизнь круто меняется, они не знают, чего ждать здесь, как к ним отнесутся, как самим себя вести. Ее поведение было таким же. Позже она вроде успокоилась. Не скажу, что с другими детьми дружила. Не особо была контактной, но и не обижала никого. Ровно ко всем относилась, без симпатий и антипатий. Только вот первое время в одной спальне с другими спать не могла. Вернее, мы не могли ее оставить. Она так стонала, даже рычала, чем очень пугала других детей, пришлось перевести ее в изолятор. Позже она успокоилась. Мария Федоровна, — она указала рукой на другую женщину, — наш педиатр, сказала, что у Кати кризис прошел, и можно ее вернуть в общую спальню.

— Да, стонала она жутко, — подхватила Мария Федоровна, — я взрослый человек, всякое повидала. Но и меня мурашки по коже бегали. Я ей валерьяночки давала, пустырник. Ничего не помогало. Потом неожиданно — раз, и прошло. Как кто выключил. Человеческая природа непостижима, — подвела она итог.

— Вы показывали ее психиатру? — спросила я.

— У нас психиатры, как правило, девочки-интерны, которым нужно опыта набраться после института. Как только окрепнут, они уходят туда, где деньги платят, а с нас взять нечего: одно расстройство, дети все непростые, — разъяснила Тамара Петровна.

— Показывали, конечно, — сказала медсестра, — ничего они в Кате не обнаружили, говорили, шок от пожара и потери родителей. Уверяли, что она привыкнет, подзабудет, и со временем само пройдет. Оказались правы.

— Помните, — обратилась к своим коллегам третья женщина, — она, как только тосковать перестала, так спортом занялась. Стала спокойной, целеустремленной. Даже по Маше не горевала. А мы так боялись ей сказать, что Маша в Америке умерла.

— Да, страшно было такое ей сообщать. Мы полгода решали, стоит ли вообще говорить? Боялись, не перенесет Катя такое известие, — поддержала разговор Анна Михайловна. — Однажды зашел разговор о планах на будущее. Мол, кто куда из детей после интерната пойдет. Ну девочки почти все либо в швеи, либо в медсестры, либо на повара. А Катя так решительно тогда сказала: «Я в армию пойду служить!» Девочки смеяться начали, думали, она шутит. Но она так на них зыркнула, что все поняли, что сказано было серьезно. Потом кто-то спросил: «А как же Америка? Маша?» Катя отвечает: «Я должна здесь принести пользу Родине». Я была потрясена, даже ошарашена. Не то, чтобы я против патриотизма, но ее слова воспринимались на грани экстремизма, то есть нездорового патриотизма. Мы ведь все знали, как Катя Машеньку любила, души в ней не чаяла. Она была ее смыслом жизни. Ради Маши она и жила, только о ее будущем мечтала. Когда узнала, что их хотят удочерить американцы, радости предела не было. Начала называть себя Кэт, а Машу — Мэри. Английский учила самостоятельно и сестру свою натаскивала. И вдруг — такие непостижимые перемены в поведении. Я в тот момент непедагогично, наверное, поступила, но я хотела растрясти ее, понять, что с ней происходит. Позвала ее в кабинет к директору, и мы сообщили ей, что Маши больше нет, что произошел несчастный случай, и она погибла. Показали Кате письмо из Америки. Но что было самым удивительным… Знаете, как она отреагировала на это страшное известие? Задумалась ненадолго и сказала: «Что ж, теперь я точно останусь в России». Все! Больше ни одного слова, ни слезинки. Как будто бы речь шла о постороннем человеке.

— Наш директор Елена Владимировна даже к тренеру Катиному ездила, думала, может это он ей так «мозги вправил». Но тот, оказалось, сам не знал о Катиных планах. Надеялся, что она дальше спортом будет заниматься. Хотел, чтоб она в физкультурный поступила, обещал помочь.