Крыса и Алиса - Алена Алтунина (2020)

Дверь отворилась. Да уж, сим-сим, откройся! Крепость пала.

На территории интерната было много огромных деревьев, клумб. Виднелось несколько старых самодельных качелей, песочниц, турников. Но бедность лезла наружу, бросалась в глаза, хотя ее усердно пытались замазать, закрасить, отремонтировать. Заметно, что финансирование было скудным, а попытки тщетны.

Навстречу вышла обычная женщина средних лет с блеклыми волосами. Хотя чего это я важничаю — совсем недавно и я выглядела так же невзрачно! Я пресекла свое чванство.

— Директор сейчас в отпуске. Я и. о., то есть исполняющая обязанности, Тамара Петровна. Чем могу?

— Можем где-то присесть? — спросила я.

— Пройдем в кабинет директора, — предложила она.

Внутри интернат выглядел чуть богаче, если можно так выразиться. Видимо, работники делали упор на уют в самом здании. В каждом углу и на подоконниках — множество ухоженных цветов, в коридорах расстелены недорогие, но чистые ковровые дорожки, стояли дешевые диванчики. Было очень чисто и тихо.

— А где дети? — спросила я.

— Некоторые в лагерях на море. Маленькие спят, старшие заняты своими делами. Они не должны мешать младшим, потому что до четырех у нас тихий час. После четырех наш домик проснется.

Тамара Петровна так ласково сказала «наш домик», что у меня подступил ком к горлу. Удивляюсь и преклоняюсь перед такими неравнодушными людьми, преданными своему трудному малооплачиваемому делу.

В кабинете исполняющая обязанности не стала садиться за директорский стол. Предложив нам разместиться в кресле и на диване, сама присела рядом со мной.

— Извините, что грубо ответила вам! Сил нет отбиваться от нерадивых родителей. Как только дети дорастают до совершеннолетия, они тут как тут.

— Почему? — спросила я.

— Потому что их детям полагается квартира от государства. Вот они и караулят добычу. Гиены! — в сердцах ответила она.

— Я понимаю. Не знаю, с чего начать… Дело в том, что мы хотели узнать подробности биографии одной вашей воспитанницы. Но раз разговор зашел о спонсорской помощи, мы не прочь, вернее, будем рады оказать ее интернату. Скажите, чем мы можем помочь?

— Фух, — выдохнула она, — даже не знаю, с чего начать. Я расскажу о самом наболевшем, а вы уж сами решайте, какую помощь потянете.

Федор удивленно приподнял неизуродованную бровь, спрашивая меня взглядом, не шучу ли я. Я показала жестом: все нормально. Он кивнул.

— Наш интернат не имеет статуса оздоровительного. Поэтому, если у детей обнаруживаются отклонения в здоровье, мы вынуждены расставаться с ними, отправляя их в специализированные учреждения. Но у многих из них здесь живут братья или сестры, поэтому разлука неприемлема ни для нас, ни для детей. Нам приходится скрывать, что детям требуется коррекция в других интернатах, чтобы не разлучать родных людей. Мы считаем, что разлука принесет больше вреда психологического характера, чем физические недостатки. На сегодняшний день у нас двое слабослышащих детей, которым нужны слуховые аппараты, каждый из которых стоит больше шестидесяти тысяч. Несколько детей с речевыми отклонениями, которым требуются более сильные специалисты, чем наш штатный логопед. Есть детки, которым необходима серьезная коррекция зрения. А еще необходимы корсеты для коррекции осанки. С игрушками и одеждой более-менее нормально — здесь волонтеры помогают. А вот классы плохо оснащены: не хватает наглядных пособий по биологии, географии, химии. О компьютерах я вообще молчу. Зарплата у сотрудников мизерная. Одна лишь привилегия, что можно рано уйти на пенсию за выслугу лет. Но люди, которые здесь работали, редко отсюда уходят. Расстаться с этими детьми непросто.

Я пыталась собраться с мыслями. Тамара Петровна поняла меня.