Много званых - Алексей Иванов (2016)

«Христов в темницах» со странным упорством творили инородцы-новокрещены. Сибирские митрополиты скрепя сердце разрешали брать этих истуканов в храмы, но велели ставить их где-нибудь сбоку, не на виду. И Троицкая церковь Тобольска тоже никак не могла обойтись без «Христа в темнице». Инородцы приходили на ярмарки Троицкой площади, и для клятв им нужен был свой таёжный Христос поблизости от торга.

Подобные изваяния Григорий Ильич встречал у поляков в костёлах. Понятно, что это было язычество католиков. Христос, Богоматерь и святые есть воплощение света, и они не могут отбрасывать тень, как отбрасывают тень изваяния, поэтому их изображают лишь на плоскости – на иконе.

– Цэ выдол, вотче, – негромко сказал Новицкий владыке. – Выстукан.

– Этот Христос не божий свет, Гриша, а боль человеческая, – ответил Иоанн. – Человек рождается в страдании, и душа рождается в страдании.

Иоанн давно уже слышал зов «Христа в темнице» из Троицкой церкви. Едва владыка впервые увидел этого Христа, так сразу и почувствовал его притяжение, и потом уже не мог просто проехать мимо Троицкой церкви – непременно надо было зайти и поклониться. Суеверие – болезнь души, а темница – болезнь судьбы. Иоанн знал, что его душа тоже больна, – больна страхом перед властителями, и судьба его больна ссылкой в Сибирь, где ему не место. Потому и звал его из «темницы» троицкий Христос. Звал утешить.

– Посмотри, Гриша, на его ноги, – сказал Иоанн.

Деревянные лодыжки Христа были обмотаны тоненькими верёвочками.

– Они ему путы вяжут. Они верят, что он ночью ходит, – прошептал Иоанн. – Куда он ходит, Гриша? К кому? Зачем?

Он видел этого Христа. Встретил его прошлой зимой. Однажды ночью он вышел из своих покоев, чтобы закрыть ставню – из окошка дул сквозняк, и увидел, что во дворе на чурбаке для колки дров сидит деревянный Иисус. Отдыхает. Ему же трудно ходить на негнущихся скрипучих ногах. Иисус со скрипом поднял негнущуюся руку и молча перекрестил владыку.

Григорий Ильич тоже вглядывался в лицо Христа. Этот Иисус вырезан из дерева, словно вышел из леса. Он должен понять беззаконную любовь православного к язычнице. Григорий Ильич перекрестился на «темницу» и начал читать молитву. Пусть таёжный Спаситель поможет ему уцелеть.

Из Троицкой церкви Новицкий решительно зашагал к Ремезовым.

Ворота их подворья были открыты. На дворе стояла Гуня, запряжённая в сани; на передке боком сидел Леонтий, а Петька закрывал ворота коровника.

– Здрав буде, Левонтий, – сказал Новицкий. – Куды зыбрався?

– На ярмарку, куда же ещё, – ответил Леонтий. – Овса докупим, мало Чередов выдал. А ты к батюшке, Гриня?

– Ни, сьогодни до рабочницы вашой – до Акони.

Петька подбежал к саням и боком упал в кузов.

– А на что она тебе, дядь Гриш?

– Гостынець ий вит родовы з Воби прывиз. Сэстра до ний послав.

– Покажи, – тотчас попросил Петька.

Новицкий достал из-под камзола уламу и встряхнул, разворачивая.

– Красиво, – оценил Леонтий.

– Ерунда, – отрезал Петька.

– Всякому люба звыстка з батькивщины, – задумчиво сказал Новицкий.

– Сейчас она с Машкой выйдет, – Леонтий разбирал вожжи. – Девки с нами на ярмарку захотели.

Маша и Айкони, одетые в лёгкие кожушки, уже спускались с крыльца. Новицкий шагнул к ним и обеими руками протянул Айкони уламу.

– Возьми, красуня, подарунок, – неловко сказал он.

Айкони замерла, не веря своим глазам, а потом выхватила платок из рук Новицкого, прижала к лицу и завизжала. Маша испуганно отшатнулась. Айкони отняла платок от лица и широко растянула, показывая Маше.

– Хомани мне уламу дать! – ликующе крикнула она и с растянутым платком бросилась к саням. – Гуня, старший, младший, мне уламу!

– Вот и радость тебе, Аконя, – по-отцовски кивнул Леонтий.

Айкони с платком помчалась к собачьему загону.

– Чего она так? – спросила Маша.

– Дак дура, – пояснил Петька.