Много званых - Алексей Иванов (2016)

Авдонию очень хотелось узнать эту тайну ещё здесь, на земле. Эта тайна – непобедимое оружие. Господь непременно должен вооружить такого ярого воина, как он. Однако Нефалим затих и ничего уже не сказал. Ушёл.

Пряча разочарование, Авдоний поднялся на ноги.

– Покаялся Нефеля, епитимью приял, – сказал он. – Молитесь, братья. Сейчас Нефеля все ваши молитвы с собой к богу унесёт поверх Никоновых крестов повапленных. Быстрее ни стрелы, ни анделы не летают.

Раскольники снова закрестились двуперстно. Мёртвый Нефалим лежал на доске какой-то опустошённый, словно провалился внутрь себя. Семён Ульянович тоже перекрестился. Авдоний увидел его, улыбнулся широкой, злой и редкозубой улыбкой и подошёл поближе.

– Попроси хозяина своего, чтобы разрешил мне погребсти Нефелю, – сказал он. – Я начётник.

– Почто лыбишься? – обозлился Семён Ульянович.

– Это я радуюсь, архитектон, – с издёвкой произнёс Авдоний.

– Чему?

– Радуюсь, что брату Нефеле сейчас на горнем Синае врата вертограда отверзают. Мы тут на гноище, а он уже небесной благодатью омыт. Завидую.

– Сам ляг да помри, ежели завидуешь, – сказал Ремезов как плюнул.

– Не говори с ним, отец, не скоромься, – вздохнул кто-то из староверов.

– Упокоение – награда, – свысока пояснил Авдоний, цепко разглядывая Ремезова. – Самому себя награждать – тщета. Можно только ближнего.

– Тогда попроси доброго человека, чтобы придушил тебя.

– Ты гончар, старик, а я возничий. Кувшин и без гончара воду хранит, а колесница без возничего не поедет.

– Ересиарх – вот ты кто, – убеждённо заявил Семён Ульянович.

– А ты вертеп воздвигаешь, – с усмешкой ответил Авдоний, привыкший к прениям с никонианами. – И на смерти Нефели надолго вертеп не устоит.

Шагая обратно на Софийский двор, Семён Ульянович думал, что этот одноглазый дьявол прав: надо похоронить покойника. Обычно в Сибири мёртвых зимой не хоронили. В Тобольске их относили в подвал Никольской церкви и ждали весны. Попы ежедневно служили в церкви панихиду. Тела усопших предавали земле на Радуницу, когда оттаивали кладбища. Но батюшка Лахтион из Никольской церкви не захочет, чтобы в его храме лежал еретик-раскольщик. Куда девать Нефелю? Не в сугроб же зарыть.

Митрополита Иоанна Семён Ульянович застал в его покоях на отдыхе после молитвы. Иоанн кротко благословил Ремезова.

– Там у ссыльных сегодня помер один, – сказал Семён Ульянович. – Дозволь на кладбище похоронить. Отец Лахтион тело в церковь не возьмёт.

– На кладбище не могу. Воров, самоубивцев и еретиков только за валом.

– Ну, пускай за валом. И дозволь их начётнику на погребении быть.

– Хорошо, но со стражником. И ты сам проследи.

– Ещё хочу просить тебя, владыка, урок ссыльным убавить.

– Что-то ты сегодня ходатай за раскольщиков.

– Так вышло, отче, – пожал плечами Ремезов.

– Труд – их покаяние.

– С покаяния не помирают.

Иоанн вздохнул. Больше всего на своём месте он не хотел недовольства. Он помнил казни в Глухове и мертвецов, плывущих по реке мимо Чернигова. Страх тогда перепахал его душу, и теперь Иоанн искал избавления от любого гнева на себя – и от гнева государя, и даже от гнева бесправных колодников.

– Хорошо, убавлю урок, – тихо согласился Иоанн.

– И одёжу им надобно новую. Старая – ремки.

– Иди отсюда, Семён Ульянович, – страдальчески попросил Иоанн.