После меня - Линда Грин (2018)

И тут, когда я читаю папину публикацию в третий раз, я обращаю внимание на фигурирующую над ней дату: 12 июля 2017 года. Я таращусь на нее довольно долго, а мой мозг в это время пытается «переварить» то, что видят мои глаза. Как кто-то может менять даты в «Фейсбуке»? До этой даты ведь еще восемнадцать месяцев. Ровно восемнадцать месяцев! Я перемещаюсь по страничке до публикаций, появившихся вчера вечером. Когда я читала их, над ними были отметки «2 минуты назад» или «1 час назад». Сейчас же над публикацией Сейди написано «11 июля 2017 года». Мое дыхание становится быстрым и неглубоким. Я набираю в поисковике «Гугл»: «Как изменить даты в Фейсбуке». На меня накатывается волна облегчения, когда я вижу, что вообще-то это возможно. Я читаю, что даты публикаций можно менять в диапазоне прошлого аж до 1 января 1905 года. Однако, читая дальше, я узнаю, что датировать публикацию каким-нибудь днем из будущего невозможно. Никак невозможно.

Кто-то очень сильно пудрит мне мозги. Наверное, это какой-то парень, с которым я ходила в школу, который знает, какие события происходили в моей жизни, и который забавляется, донимая меня таким вот способом. Под папиной публикацией уже появилось несколько комментариев. Один из них – от моей двоюродной сестры Конни, живущей в Италии. Она в конце своей публикации разместила душещипательную идеограмму. Есть также комментарий от повара из ресторана, в котором работает папа: повар этот выражает свое глубокое сожаление по поводу папиной утраты.

Никто не поинтересовался, что же это был за несчастный случай. Меня, возможно, переехал автобус. Именно такой нелепый случай мог произойти с такой рассеянной недотепой, как я. Я же все время пялюсь в свой мобильный телефон. Я ловлю себя на мысленной надежде на то, что смерть моя не была неприглядной, что людям не пришлось соскребать с асфальта мои остатки. Мне бы это не понравилось. Очень даже не понравилось.

Я не собираюсь позволять доставать меня подобным образом кому бы то ни было. Я сообщу об этом менеджерам «Фейсбука», и пусть они выяснят, кто все это вытворяет, и блокируют их. Или же примут какие-то другие меры. Они могут даже обратиться в полицию, если сочтут нужным, или, по крайней мере, пригрозить это сделать. Я просто хочу, чтобы это безобразие прекратилось.

Я надеваю свой домашний халат. Он представляет собой огромное пурпурное пушистое одеяние. Сейди говорит, что я в нем выгляжу как персонаж из мультфильма «Корпорация монстров». Я иду через лестничную площадку в ванную. До меня доносятся звуки движений папы внизу, на кухне. Я пытаюсь выкинуть из головы появившуюся перед моим мысленным взором сцену: он сидит за своим лэптопом и плачет.

Обычно, когда я пользуюсь душем после папы, я делаю воду менее горячей. Он любит принимать очень горячий душ, а я – нет (он и чай пьет очень горячий, а я – нет). Но сегодня я оставляю воду такой, какая она есть, надеясь, что, может, хоть это заставит мой мозг отвлечься от происходящего – пусть и за счет ощущения жжения от бьющей по телу очень горячей воды. Когда я выхожу из душа, кожа у меня раскрасневшаяся куда больше, чем обычно. Я снимаю свое полотенце с сушителя и заворачиваюсь в него. Это один из тех моментов, в которые я всегда вспоминаю маму – вспоминаю, как она вытирала меня насухо после купания в ванне, когда я была ребенком, и пела мне при этом дурацкие песенки восьмидесятых годов.

К тому времени, когда спускаюсь в кухню, папа, как я подозреваю, пьет уже третью чашку кофе за сегодняшний день. Он улыбается, подходит ко мне и целует меня в лоб. Иногда в подобных случаях я отстраняюсь и напоминаю ему, что мне уже давно не семь лет. Сегодня я ничего не говорю, а просто слегка улыбаюсь ему в ответ. Я знаю, что он наверняка еще не заходил в «Фейсбук». Он даже не включает свой мобильный телефон, пока не идет на работу. Впрочем, я уверена, что он не сможет увидеть те публикации. И это для меня – большое облегчение.

– У тебя все в порядке? – спрашивает он.