Дом голосов - Донато Карризи (2021)

Первые несколько раз я заставляю колокольчик звенеть прежде, чем счет доходит до ста. Я хочу прекратить, но они настаивают, говорят, что это важно. Я не понимаю почему, но даже не могу возмутиться. Они не разрешают. Так продолжается почти весь день. Иногда я плачу настолько безудержно, что им тоже больно, я это замечаю. Тогда мы прерываемся ненадолго, но потом начинаем снова.

К вечеру я настолько устала и измучилась, что даже не в силах ужинать. Мама и папа относят меня в постель, остаются со мной, гладят мне руки, пока я не засыпаю. Целуют, просят прощения. Наконец тоже начинают плакать.

Наутро мама будит меня. Заставляет одеться, выводит из дома. Я вижу, что папа стоит под старым каштаном. У него в руках лопата. Когда мы подходим ближе, я замечаю, что он вырыл яму рядом с местом, где похоронен Адо. У его ног стоит мой сундук. Слезы непроизвольно текут у меня по щекам. Почему вы делаете это со мной? Мне очень страшно. Мама и папа никогда не причиняли мне зла, этот страх для меня внове и поэтому так ужасен.

Мама встает передо мной на колени:

— Сейчас мы опустим сундук в яму. Будем делать все постепенно, но придет момент, когда папа засыплет его землей.

— Я не хочу, — твержу я сквозь рыдания.

Но у мамы неумолимый взгляд, в нем нет места жалости.

— Когда почувствуешь, что тебе не хватает воздуха, позвонишь в колокольчик, и мы тебя вытащим.

— Не хочу, — повторяю я вне себя.

— Послушай: ты — особенная девочка.

Особенная девочка? Я этого не знала. Что это значит?

— Поэтому мы с папой должны защищать тебя от чужих. Чужие ищут тебя. Если хочешь жить, ты должна научиться умирать.

После нескольких попыток наступает момент решающего испытания. Папа уже заколотил сундук. Еще немного, и я слышу, как комья земли сыплются на крышку. Отрывистые, неистовые звуки. По мере того как слой земли надо мной становится толще, звуки стихают. Я слышу, как ритмично лязгает лопата. Слышу собственное учащенное дыхание. Потом остается только оно, и стук моего маленького сердечка, отдающийся в ушах. Тишина вокруг меня еще хуже темноты. Я думаю об Адо. Я никогда не задавалась вопросом, что он чувствует, запертый в своем сундуке, под землей. Теперь мне его жалко. У него даже нет колокольчика, привязанного к щиколотке. Никто не может ему помочь. Сколько времени прошло? Я забыла начать счет. Дышать становится трудно. Я долго не выдержу. Я шевелю ногой, звон колокольчика оглушает, раздражает меня. Но я продолжаю звонить. Не хочу оставаться здесь, внизу. Не хочу умирать. Но ничего не происходит. Почему я не слышу, как лопата снова втыкается в землю? И тогда во мне возникает ужасное сомнение. Что, если мама и папа не могут меня слышать? Что, если они ошиблись? Я начинаю кричать. Знаю, что не должна этого делать, как и тогда, когда чуть не утонула в реке. «Если тонешь, звать на помощь — последнее дело». Воздух быстро расходуется, я себя чувствую свечой под перевернутым бокалом. Дыхание прерывается, голос пропадает, я уже не в силах произнести ни звука. Глаза смыкаются, я хриплю, меня пробирает дрожь. Я мечусь безудержно в этом тесном пространстве, охваченная спазмами и конвульсиями, и никак не могу остановиться.

Невидимая рука закрывает мне рот. Я умираю.

12

Ханна вышла из транса внезапно, приподнялась на качалке и широко распахнула глаза. Но все еще задыхалась.

— …четыре, три… — Пьетро Джербер считал быстро, чтобы помочь ей восстановить связь с реальностью. — …два, один: дышите, — призывал он. — Не бойтесь: дышите.

Она была напряжена, крепко вцепилась в подлокотники. Дышала прерывисто.

— Вы больше не в сундуке, это прошло, — уговаривал гипнотизер, беря ее за руку.