Нью-Йорк - Татьяна Богатырева, Евгения Соловьева (2019)

– У тебя хорошая память, Бонни, – я улыбаюсь ему. – Ты помнишь, за что я плачу ударами плети. Ты получил ровно столько, сколько… – я пожимаю плечами и отворачиваюсь, иду к двери. За моей спиной молчание. Впереди – дверь. Надо всего лишь открыть ее, выйти и оставить Бонни позади. Раз и навсегда.

– Мадонна! – настигает меня отчаянная просьба. За два шага до двери. – Мадонна, прошу тебя… Роза…

Я останавливаюсь, слушаю торопливые шаги, рваный выдох – совсем близко, за спиной.

– Что ты хотел мне сказать, Бонни?

– Я… помню… – его дыхание касается моей шеи, а следом – его губы. Робко, нежно. И снова, снова… я боюсь дышать, чтобы не спугнуть наваждение, или чтобы не упасть, или, может быть, чтобы не броситься ему на шею. – Девять… – едва слышно шепчет он, обнимает меня за плечи, прижимается сзади, трется лицом о мой затылок. – Десять… – касается губами мочки уха.

Я не могу больше не дышать. Не могу больше не трогать его. Я разворачиваюсь к нему, запускаю обе руки в шелковую гриву, притягиваю к себе – и снова не могу дышать, потому что он целует меня. Наконец-то. Наконец-то я чувствую, как сильные руки обнимают меня, беспорядочно шаря по спине, как бешено пульсирует жилка на его шее, и он вжимается в меня всем телом, впечатывает меня в стену, целует – губы, шею, грудь, спускается ниже – мое платье словно само летит вниз, и вот Бонни уже на коленях, трется лицом о мой живот, сдирает с меня трусики… Я ставлю ногу ему на плечо. На мне остались только чулки и туфли, и я снова ощущаю себя живой, нужной и желанной. Мой Бонни – снова мой, жадно вылизывает меня, закрыв глаза и лаская ладонями мои бедра.

– Мой Бонни, – то ли кричу, то ли шепчу я, разлетаясь на миллион цветных осколков, и мне безумно, невероятно тепло и надежно в его руках. – Я люблю тебя…

– Ti amo, Madonna, – откликается он, вжимаясь лицом в мой живот, и мне кажется – там не должно быть столько влаги.

– Бонни? – Я легонько тяну его за волосы назад, я хочу видеть его лицо.

– Девяносто… или сто… много, – он счастливо улыбается, и у него мокрые глаза. И щеки мокрые. – Сколько ты захочешь.

– Очень много, Бонни, – киваю я и тяну его вверх, сама тянусь в его объятия. На миг замираю, прижимаясь к нему, слушая биение его сердца. И прошу: – Идем.

Мы выходим из комнаты Синей Бороды вместе, за руку. Мне кажется, Кей должен быть тут, в их с Бонни спальне. Ходить из угла в угол. Или наблюдать за нами через монитор, цедя виски. Но мои предположения не оправдываются, то есть оправдываются лишь наполовину. Кей тут. На постели. Одетый, только смокинг и туфли скинул. Спит, тихонько похрапывая.

Устал. Мы, идиоты, даже Никеля Мудрого и Терпеливого утомили своим идиотизмом.

Я оборачиваюсь к Бонни: он смущенно и нежно улыбается, глядя на Кея. Ему тоже стыдно. Пожав плечами, я тоже улыбаюсь – и мы тихо идем к нему. Начинаем его раздевать в четыре руки, мне достается рубашка, Бонни – брюки. Где-то на половине процесса Кей просыпается, но не подает виду. Похрапывать только забывает. Мы тоже не подаем виду, что заметили, продолжаем его раздевать и ласкать. Это так здорово делать вместе! Мы гладим Кея и целуемся, а потом целуем его – плечи, ключицы, соски. Бонни тянется к его губам, а я веду вниз, по животу, накрываю ладонью напрягшиеся яички. Кей тихонько стонет, отвечает Бонни на поцелуй, кладет ладонь мне между лопаток, поглаживает.

А я широко открываю глаза и немножко задыхаюсь от нахлынувшей волны возбуждения. Не от прикосновения, нет. От того, что вижу. Кей притянул Бонни на себя, и прямо перед моими глазами два набухших члена трутся друг о друга, и я хочу их оба – трогать, целовать, взять в себя… сначала – трогать и целовать. Они оба, Кей и Бонни, стонут, когда я чуть расталкиваю их, чтобы добраться до самого нежного, и лижу сразу обоих, обхватив ладонями. Стонут и замирают, позволяя мне ощутить… доверие? Единство? Нежность?