Кот в сапогах - Тик Людвиг

Фишер. Нет, вы только послушайте: кот имеет наглость рассуждать о реальном мире! Не убраться ли отсюда подобру-поздорову, пока мы совсем не свихнулись?

Лейтнер. Автор будто на это и рассчитывает.

Мюллер. Но я должен сказать, что свихнуться на почве искусства — это редкостное, ни с чем не сравнимое наслаждение!

Готлиб. И откуда у тебя, милый Гинц, такой богатый жизненный опыт, такая мудрость?

Гинц. А ты думаешь, зря я целыми днями лежу за печкой, зажмурив глаза? Я пополняю в тиши свое образование. Мощь рассудка растет исподволь, незаметно. От жизни отстаешь как раз тогда, когда поддаешься соблазну вытянуть шею и оглянуться на пройденный путь. Между прочим, будь добр, развяжи мне салфетку. Спасибо за обед.

Готлиб (развязывая ему салфетку).На здоровье.

(Целуются.)Чем богат, тем и рад.

Гинц. Благодарю сердечно.

Готлиб. Сапоги на тебе очень мило сидят, и у тебя очаровательная лапка.

Гинц. Это все оттого, что наш брат всегда ходит на цыпочках, — как ты, вероятно, знаешь из естественной истории.

Готлиб. Я испытываю к тебе глубочайшее уважение… из-за этих сапог.

Гинц (надевая на спину ранец). Ну, я пошел. Видишь, я себе еще мешок со шнурком приобрел.

Готлиб. А это зачем?

Гинц. Скоро все узнаешь. Я буду изображать из себя охотника. Где моя палка?

Готлиб. Вот она.

Гинц. Ну, пока. (Уходит.)

Готлиб. Охотника? Вот и поди пойми его.

(Уходит.)

Открытая местность.

Гинц (с полкой, ранцем и мешком).Славная погодка! Такой чудесный день — надо прилечь на солнышке.

(Расстилает мешок на земле и ложится рядом.)Ну, счастье, не подкачай! Конечно, как вспомнишь, что Фортуна, эта своенравная богиня, редко благоприятствует мудро задуманным планам, что она вечно стремится посрамить разум смертных, — так впору совсем упасть духом. Но — крепись, мое сердце; королевство все-таки стоит того, чтобы ради него поработать и попотеть! Только бы не оказалось поблизости собак. Терпеть не могу этих тварей. Презираю весь их род, потому что они смиренно влачат самое унизительное ярмо в услужении у человека. Только и знают что ластиться или кусаться. Никаких манер — а какое без манер обхождение?

(Озирается кругом.)Улова что-то не предвидится.

(Затягивает охотничью песню.)«Брожу я по полю с ружьем…»

В соседнем кусте начинает щелкать соловей.

Недурен голос у певца рощ — а сколь деликатен должен быть вкус! Позавидуешь сильным мира сего — они могут есть соловьев и ласточек сколько хотят; а мы, простые смертные, должны довольствоваться пением, голосом природы, невыразимо сладкой гармонией. Просто рок какой-то — не могу слышать пения, чтобы тут же не захотеть попробовать певца на вкус. О природа, природа! Зачем ты так устроила меня, зачем ты разрушаешь тем самым мои нежнейшие чувства? У меня просто лапы чешутся снять сапоги и тихонько вскарабкаться на то дерево, — судя по всему, он там.

В партере начинают топать ногами.

У соловья крепкая натура, раз он не смущается этой воинственной музыкой. Он, конечно, деликатес! Я даже об охоте забыл за всеми этими сладостными мечтами.

(Озирается кругом.)А улова нет как нет. Но кто это там идет?

Выходят

двое влюбленных.

Он. Ты слышишь соловья, сокровище мое?

Она. Я не глухая, милый.

Он. О, сердце мое готово разорваться от восторга, когда я вижу вокруг себя всю эту гармоничную природу, когда каждый звук лишь повторяет исповедь моей любви, когда само небо наклоняется надо мной, чтобы излить на меня свой эфир.

Она. Ты грезишь, дорогой.

Он. Не называй грезами естественнейшие выражения моих чувств