Витязи в шкурах - Анатолий Дроздов (2012)

Он вытащил из-за голенища сапога нож и быстро освежевал убитую козу. Затем также ловко стал нарезать парное мясо широкими, тонкими ломтями. Василько тем временем укрепил над огнем третью каменную плиту и принес от кустов стопку листов лопуха. Дядя и племянник занимались каждый своим делом быстро и слаженно, по всему было видно, что такие ночевки им не впервой. К тому времени, когда Якуб покончил с тушей, плита над углями прогрелась. Василько обмел с нее травяной метелкой песок и стал бросать на горячий камень ломти мяса. Они шипели, распространяя вокруг нестерпимый для голодных людей запах печеной козлятины. Как только ломти начинали коробиться, Василько одним движением переворачивал их ножом. Уже запеченные складывал на лопухи.

— Ловко! — похвалил Улеб, сглатывая слюну.

— Два лета в половецком полоне мясо пекли, — пояснил Якуб. — Хочешь, не хочешь — научишься. Держи! — он подал Улебу теплый кус мяса на лопухе.

Воин жадно впился в него зубами, затем, что-то вспомнив, отложил мясо в сторону. Сбегал к лошади. Обратно вернулся с большой глиняной флягой в кожаном чехле. Положил ее на колени Якуба. Старый воин вытащил глиняную пробку, глотнул.

— Мед! Боярский, ставленный!

— Я же говорил: не мой конь! — ответил Улеб, забирая флягу и делая из нее добрый глоток. — Полдня у колена болталось — даже посмотреть было некогда. Ясно только, что не вода — давно бы выпили бы. Держи! — он протянул флягу Василько. Тот, не прекращая печь мясо, покачал головой.

— Не хочет он!

Якуб забрал у Улеба флягу и надолго приложился. Вернул. За ужином фляга несколько раз переходила из рук в руки, пока не опустела совсем. Якуб бережно положил ее рядом с собой.

— Утром воды наберем в дорогу.

Василько тем временем покончил с мясом, сложив его на лопухи. Торопливо пожевав, встал. В свете выкатившейся на звездное небо полной луны было видно, как он снял со стреноженного коня седло, бросил его на траву и лег, примостив седло под голову.

— Что это он? — спросил Улеб. — И слова не сказал.

— Простить не может, что из сечи вытащил, — вздохнул Якуб. — Очень хотелось голову за князя сложить или в полон с ним попасть. Как честь дружиннику велит. А что с той чести! — ощерился Якуб. — Два лета у половцев в полоне пробыли! Вспомнил нас тогда князь? Выкупил, или поменял на поганых? Пока сами не сбежали…

— Почему не поменял? — удивился Улеб.

— Когда вернулись, князь сказал: не знал, что мы у поганых, мол, говорили ему, что срубили обоих в сече. Так и не знал! — зло сказал Якуб. — С купцами весточку два раза передавал. Князь сказал: не дошли до него те весточки. Поди проверь: лжа то или нет.

— А родные что не выкупили?

— Нет у меня никого. Кроме него, — кивнул Якуб в сторону спящего. — Еще когда с Кобяком воевали и в походе был, напали поганые, кого из родных посекли, кого в полон увели. Пятерых деток моих, двоих братовых, жен наших… Хотел выкупить, даже гривны уже одолжил, но не нашел своих. Видно сразу продали их — в греки или басурменинам, где искать? Так и не знаю до сих пор, где детки мои, живы ли… — голос Якуба дрогнул. — Один Василько уцелел. Он у брата старший, маленький толстый был, кудрявый. Очень княгине Ярославне понравился, своих деток у нее тогда еще не было. Взяла в палаты для забавы. А когда у нее Владимир родился, они, считай, вместе росли.

— Должны были выкупить!

— Никому они не должны… — хмуро отозвался Якуб. — Как в сечу идти, так ты им нужен, а как из полона вернулся, дали две веси для прокорма — половцами разграбленные. Самим смердам есть нечего… Пришлось купу брать — десять гривен. Думал, в походе добычу возьму, отдам. Взял…

— Не за добычей Игорь в Поле пошел.