Пропавший - Мэри Торджуссен (2017)

– Но это случилось буквально в первые дни. Вернее, в первый месяц. С тех пор я ни разу не нарушала режима.

Она продолжала смотреть на меня, словно взвешивала на весах мою судьбу.

– Вы посещали консультации психолога?

– Да, – ответила я. – Это мне очень помогло.

– Но вы никогда не обращались к специалистам прежде, чтобы справиться с проблемами, возникшими у вас еще в детстве?

Джанин Эванс добросовестно выполнила свое домашнее задание.

– Обращалась однажды, еще студенткой университета. На первом курсе. Но вот только тогда я не понимала, каким образом это поможет совладать с моими трудностями.

– А теперь?

– Теперь я ощутила реальную помощь. И я непременно продолжу такие консультации.

– Хорошо. Но есть еще кое-что. Я заметила, что за весь срок пребывания здесь вас никогда никто не навещал. – Ее голос звучал удивленно, хотя я не понимала, почему. Многих женщин в этой тюрьме никто не навещал.

– Да, это так, – подтвердила я.

И сама услышала, как холодно я произнесла эту фразу. Не стала объяснять, что меня приводила в ужас мысль, что кто-то увидит меня здесь.

– А ваша мама? Вы сохранили с ней близкие отношения?

Я постаралась избежать прямого ответа.

– Мама живет в Шотландии. И я сама просила ее не приезжать сюда. Она… не совсем здорова. Но мама обязательно приедет ко мне на новую квартиру после освобождения, чтобы помочь обустроиться.

– А ваш отец?

– Мне не хотелось, чтобы он навещал меня.

За эти два с половиной года я получала письма от людей с просьбами разрешить им свидание со мной, но отец не прислал ни строчки. Особенно настойчиво ко мне пробивался Сэм. Рассказал в одном из писем, что Люси уволили за отправку от моего имени искаженных документов. Она поступала так преднамеренно, объяснил он, увидев в этом самый короткий путь для того, чтобы заполучить мою должность. «Можно подумать, что ей твоя работа досталась бы в любом случае!» – добавил Сэм. Он вообще не упомянул об их прежней любовной связи, и я сделала вывод: Сэм бросил ее. Он же информировал меня о содержании электронных писем, присланных мне отделом кадров, которые я так и не прочитала. Это были приглашения явиться для пересмотра решения о моем отстранении от работы. Но заметьте – письма были отправлены еще до суда надо мной. Больше никакой корреспонденции не поступало. Отдел кадров явно передумал возвращать меня.

Мама тоже рвалась ко мне, но для меня была непереносима мысль встретиться с ней в тюрьме. Мать не должна видеть дочь в тюремной робе. Жила она теперь по соседству с сестрой. Я написала ей, что не хочу никаких визитов, и, думаю, она не испытала при этом ничего, кроме облегчения. Тюрьма, вероятно, только этим и хороша. Никто не может приехать к вам туда без вашего согласия. Разумеется, я увижусь с мамой уже завтра, поскольку она хочет помочь мне устроиться на новом месте. Но я догадывалась, что настоящие испытания ждут меня уже после ее отъезда обратно в Шотландию. В тюрьме было трудно представить свою жизнь на свободе. Я часто слышала разговоры об этом других женщин, считавших, что получить условно-досрочное освобождение – это подобно крупному выигрышу в лотерею. Я же понимала, что они ошибаются. Ничто не станет прежним для меня. Я потеряла все, что имела.

– Насколько мне известно, до ареста у вас был собственный дом, – сказала Джанин.

Я кивнула:

– Да, но мама продала его по моей просьбе.

– Вы же могли просто сдать его внаем, пока находились здесь. Почему же продали?

– Не хочу возвращаться туда, – ответила я.

– Вы получили за него хорошие деньги?

– Да. И скоро я смогу внести первый взнос на покупку другого дома.

– А кто распоряжался вашими средствами, пока вы отбывали срок? На них никто больше не претендует?

Я вздохнула, хотя должна бы привыкнуть, что у заключенных не может быть никаких секретов.