Оживший покойник - Анатолий Леонов (2019)

– Да все хорошо, сударыня! – произнес он, вымученно улыбаясь. – Ничего не происходит. Просто встали на ночлег. Сейчас будут шатры ставить.

Попытки Салтыкова успокоить Авдотью только усилили ее подозрения.

– Что ты скрываешь, Борис? – требовательно спросила она, заглядывая за плечо боярина. – Что произошло? Там Глеб, да? Я вижу Глеба!

– Да нет же, – закатив глаза к небу, устало ответил Салтыков. – Вот наказанье, право слово! Холопы мост повредили. Сейчас чинят, оттого и весь шум.

В этот момент со стороны моста застучали топоры, и послышался топот людей, резво бегущих куда-то со всех ног.

– Вот видишь, Доня, что я тебе говорил? – ухмыльнулся Салтыков и, взяв Морозову под руку, поспешно повел ее в сторону от моста.

Авдотья смятенно посмотрела через плечо, вырвала свою руку из ладони Салтыкова и упрямо повторила:

– Не называй меня Доня.

– Как пожелаешь, Авдотья Алексеевна, – произнес Салтыков, отстав от Морозовой на один шаг и обиженно сопя ей в спину.

Обоз встал. Ржали лошади. В полумгле, прорезая светом факелов закатный туман от реки, суетливо возились обозники, разбивая палатки и шатры. Со всех сторон слышны были голоса повторяющие друг друга. Все они кричали только одно слово:

– Привал!

Глава 28. Разговоры по душам

Авдотья Морозова сидела в своем шатре на складном походном стуле и вышивала золотой нитью сложный узор на шелковом покровце, когда тяжелый полог входа откинулся и внутрь помещения вошел Борис Салтыков, скромно держа на сгибе левой руки горлатную шапку из енисейского соболя высотою в локоть.

– Как обустроилась, Авдотья Алексеевна, все ли по нраву? – спросил он, учтиво кланяясь.

Авдотья, бросив на боярина хмурый взгляд, сказала с явным вызовом в голосе:

– Спаси Христос, Борис Михайлович. Уж никак не пойму, почто так опекаешь меня? Аль интерес какой особый имеешь? Говори, не таи в себе. Я ведь не вещунья, гадать не умею.

В ответ Салтыков решительно мотнул головой и, присев на краешек скамьи, стоявшей у самого входа, пылко произнес:

– Скажу, Авдотья Алексеевна. Как на духу скажу. Чего скрывать? Сама все видишь, не маленькая. Люба ты мне! Душа не на месте, как вижу тебя. Красота неписаная, лебедушка белая…

– Ой ли, Борис? – перебив, ехидно спросила Авдотья, насмешливо глядя на ухажера. – И давно любишь-то?

– Да как увидел, так и полюбил, – пожал плечами Салтыков. – Оно понятно, сердцу не прикажешь…

Авдотья, словно останавливая поток его велеречия, подняла руку и зло процедила сквозь зубы:

– Давно, получается. А теперь, значит, воспользоваться решил? Не стыдно, боярин? Глеб еще не погребен, а ты уже к его жене ластишься? Под теплый бочок лезешь!

Сраженный таким напором, растерянный Салтыков обиженно засопел:

– Напрасно ты так, сударыня. Я же по-серьезному все хочу. Как положено. Я Глеба любил по-братски и не давал повода сплетням, но сейчас его нет, а жизнь продолжается. Ты молода, красива! Станешь моей женой, будешь первой в государстве. Выше царицы сядешь…

– Не много ли на себя берешь, Борис Михайлович? Гордыня – тяжкий грех! – прикусив губу, мрачно проговорила Авдотья, возвращаясь в свое походное кресло и взяв в руки пяльца с неоконченной работой.

Но Салтыков и не думал отступать. Он гоголем прошелся мимо Авдотьи, спесиво выпятив нижнюю губу и нехотя роняя слова:

– Нет. Не много. У меня есть деньги и власть. Тетка Ксения верит мне, как слепая лошадь. Мишка, государь, – молод и глуп. Так что, как скажу, так и будет!

– Но, кроме государя и его матери, есть еще его отец, патриарх Филарет! Он-то тебя не очень привечает…

Видимо, фраза, сказанная Морозовой, угодила точно в цель. Борис Салтыков заскрипел зубами, и лицо его налилось кровью, казалось, он сейчас лопнет от злости.