Жизнь, которую мы потеряли - Аллен Эскенс (2019)

После встречи с Вирджилом я заскочил в офис государственного защитника, чтобы забрать оставшиеся материалы дела, взвалил их на плечо и поехал домой, по дороге жонглируя всеми «за» и «против» Карла Айверсона с учетом полученной противоречивой информации. С одной стороны, Карл Айверсон полез в джунглях под пули, грудью закрыв товарища. А с другой – оказался больным на всю голову ублюдком, способным оборвать жизнь невинной девушки ради удовлетворения извращенных половых потребностей, – короче, два разных человека в одном. И в коробке на моем плече наверняка должно было найтись объяснение, как доктор Джекилл превратился в мистера Хайда. Коробка показалась мне еще тяжелее, пока я тащился по лестнице на второй этаж.

Я был уже на верхней ступеньке, когда Лайла открыла дверь своей квартиры, увидела меня и, ткнув пальцем в коробку на моем плече, спросила:

– А это что такое?

– Оставшиеся материалы по делу Карла. Я только что их забрал.

У Лайлы загорелись глаза.

– А можно мне посмотреть?

С тех пор как Лайла прочла стенограмму вступительного слова прокурора, дело Карла стало моей приманкой, ключом к сердцу Лайлы, способом заманить ее в свою квартиру и провести время в ее обществе. Я явно покривлю душой, если скажу, что мои усилия раскопать дело Карла Айверсона никак не связаны с нежными чувствами к Лайле.

Мы прошли в мою квартиру и принялись рыться в коробке, в которой лежало несколько десятков папок разной толщины, на каждой или стояло имя свидетеля, или была сделана пометка типа «судебная экспертиза», «фотографии», «расследование». Лайла вытащила папку с пометкой «дневник», а я ту, на клапане которой значилось «фотографии судебно-медицинского вскрытия». Я вспомнил, как прокурор в своей вступительной речи предупреждал о негативном воздействии снимков на психику нормального человека. Я также вспомнил рассказ Бертела Коллинза, государственного защитника Карла, о том, какую реакцию вызвали у него эти фото, когда он впервые их увидел. Мне нужно было посмотреть на снимки – и не потому, что их созерцание было так уж необходимо для проекта. Нет, мне хотелось понять, что именно произошло с Кристал Хаген. Ее имя из некой абстракции должно было наконец обрести лицо, а кости – обрасти плотью. Я должен был проверить себя на стойкость и силу духа.

Папка со снимками судебно-медицинского вскрытия оказалась самой тонкой – всего пара десятков фотографий восемь на десять. Я сделал глубокий вдох и закрыл глаза, приготовившись к худшему. Затем резко открыл папку, словно сорвав пластырь, и, открыв глаза, увидел улыбающуюся красивую юную девушку. Это было школьное фото Кристал Хаген в девятом классе. Ее причесанные на прямой пробор длинные золотистые волосы обрамляли лицо мягкими кудрями а-ля Фэрра Фосетт, которой тогда подражали все девушки. Кристал улыбалась идеальной улыбкой: пухлые губы приоткрывали белые зубы, глаза лучились едва заметным озорством. Она была очень красивой девушкой – одной из тех девушек, которые нравятся юношам и вызывают отеческие чувства у стариков. Прокурор наверняка демонстрировал фотографию жюри присяжных, чтобы заставить их проникнуться состраданием к жертве. В папке должны были найтись и другие фото, которые прокурор использовал, чтобы вызвать отвращение к обвиняемому.

Несколько минут я разглядывал фото Кристал Хаген. Пытался представить ее живой, представить ее учебу в школе, ее переживания из-за отметок и мальчиков или миллион других терзаний, которые заставляют страдать подростка и которых не дано понять взрослому человеку. Я пытался представить ее взрослой женщиной, когда она из чирлидера с длинными разлетающимися волосами превратится в степенную мать семейства с практичной прической и минивэном. И мне стало безумно грустно, что она умерла.