Красотка - Павел Астахов, Татьяна Устинова (2019)

…Все-таки недооценивают современные модные дома роль белой льняной салфетки в гардеробе прекрасных дам.

Допивая второй стакан компота с третьим пирожком, я наблюдала за портновскими трудами милейшей хозяйки и думала…

Вот Татьяна Ивановна, которой прошлой осенью исполнилось шестьдесят – то есть она по любым меркам уже пенсионерка. Она не ходит по косметологам и хирургам-пластикам, но у нее свежее румяное лицо, блестящие глаза и легкая улыбка, которая обязана своим появлением не скальпелю, приподнявшему уголки губ, а просто хорошему настроению. Она ведь красавица, наша Татьяна Ивановна! Да, у нее морщинки у глаз и сухая кожа на руках, но как ловко эти руки лепят пирожки и шьют кукольное платье, как нежно касаются небритой щеки Василия Петровича и гладят вихрастую макушку Сеньки…

А где-то там, в глубоко параллельной мне сейчас реальности, существует Элеонора Константиновна Сушкина. Ей скоро пятьдесят девять лет, и у нее лицо той куклы, с которой возится сейчас Татьяна Ивановна. Гладкое, розовое, неживое лицо человекоподобной игрушки. Красивое? Пожалуй… Но это красота искусственная.

Как у той розы в колбе, которую подарил Натке какой-то из ее ухажеров, обрадовав при этом сообщением, что цветок не увянет пять лет.

«Сэкономить решил, жмот, пять лет цветов мне не дарить!» – бушевала тогда сестрица, хотя презент приняла, поставила на прикроватную тумбочку и даже сделала его фото для меня – похвастаться.

А мне было очень неприятно узнать, что можно вот так обработать живую розу, заменив все соки в ее жилках на глицерин. По-моему, есть в этом что-то жуткое, вроде прижизненной мумификации. Смотришь на пышный цветок – и понимаешь: это законсервированный труп. Даже Натка с ее широкими взглядами на естественную красоту (наклеивать ресницы, ногти, волосы для нее в порядке вещей) это почувствовала и не смогла долго любоваться той розой в колбе, выбросила ее на помойку уже через пару недель… А рачительного «жениха»… прогнала.

В общем, в город мы уехали только в воскресенье вечером, нагрузив старушку «Хонду» до такой степени, что она едва не царапала брюхом асфальт.

В багажник плотно утрамбовали книжки и тряпки. Натке в ноги и всем без исключения пассажирам на колени поставили сумки с игрушками. Бусики Сашка так и везла на шее, а крутобокий самовар я самолично втиснула на заднее сиденье между дочерью и ее кавалером. Если Фоме по дороге захочется пообниматься, пожалуйста – вот самовар под боком, у него роскошные округлые формы, Сашке до таких еще расти и расти!

Фома мне, надо сказать, скорее понравился, чем нет. Он добросовестно трудился, безропотно следовал ценным руководящим указаниям, ел все, что давали, и не увлекал мою дочь в укромные уголки просторного соседского сада. Но я все равно нервничала, наблюдая из окна, как эти двое в сумерках качаются на качелях, то ныряя в пахучие черемуховые кусты, то выныривая из них. И спать я Сашку уложила на раскладном диване рядом с собой, отказавшись от предложения Татьяны Ивановны разойтись по разным комнатам.

А вот Сеньку мы с собой в Москву не забрали.

– Зачем ему в Москву? – прогудела сестрица сквозь респиратор, надетый перед выездом не из-за боязни дорожной пыли, а все по тем же соображениям маскировки. – Скоро лето, у Татьяны Ивановны клубника пойдет, малина, в речке бултыхаться можно будет. Пусть сидит себе в деревне до сентября.

– Да чего я в той Москве-то не видал? – рассудительно согласился сам Сенька, явно копируя солидную манеру Василия Петровича. – У меня тут деда Вася, баба Таня, Мурзила…

Мурзила – это племяшкин кролик. Здоровенный такой бурый кроль, предприимчивый, практичный и отважный – пример для подражания не хуже деда Васи.