Мертвая зыбь - Юхан Теорин (2015)

– Если вы думаете, что это было легко, Юлия… Если вы думаете, что мне было легко… И сейчас, осенью, когда вы приехали, я очень хотел помочь. Очень! Я пытался… и сам забыть этот кошмар двадцатилетней давности, и вам помочь его забыть. – Он замолчал, потом очень тихо добавил: – Думал, что получится.

– Значит, теперь Нильс Кант лежит в своей могиле, – задумчиво сказал Герлоф.

Леннарт посмотрел на него.

– Герлоф… я много лет не виделся с Юнгером и понятия не имел, что он что-то против тебя замышляет.

Он отпустил спинку стула и медленно пошел к выходу. На лице его не отражалось никаких чувств, кроме смертельной, неизлечимой усталости – как и тогда, у каменоломни, когда Юлия увидела его в первый раз.

У двери он обернулся:

– Могу только сказать… застрелить Юнгера… в этом была хоть какая-то доля справедливости. А месть Канту отравила всю мою жизнь… – И ушел.

Герлоф вздохнул и посмотрел на дочь.

– Мне очень жаль, Юлия, – прошептал он. – Очень и очень жаль.

И вдруг ей показалось, что она видит Йенса.

Он наверняка стал бы похожим на деда. Большие, печальные глаза, напряженные морщинки на широком лбу, мудрый, понимающий взгляд человека, повидавшего на своем веку все – и радость мира, и его необъяснимую, изощренную жестокость.

– Я так люблю тебя, папа!

Она взяла обеими руками бессильную кисть отца и долго, долго не отпускала.

Эпилог

Первый по-настоящему весенний день – солнце, теплынь, щебетание птиц, алый атлас тюльпанов, небо, как гигантский голубой парус над Эландом. В такие дни кажется, что вся жизнь впереди, что тебя опять ждут новые, прекрасные возможности – и совершенно неважно, сколько тебе лет.

Репортер местной газеты Бенгт Нюберг всегда считал, что на Эланде допущена ошибка: новый год на острове начинается весной, именно тогда, когда ей, весне, вздумается всерьез взяться за свои весенние дела. В такие дни, как сегодня, он старался все время быть на воздухе.

У него накопилась куча переработок. Можно было бы взять несколько свободных дней, бродить по альвару, слушать беззаботное щелканье соловьев, смотреть, как чуть не на глазах съеживаются огромные лужи талой воды… но в этот день, именно в этот день он должен работать.

Он поднял глаза к небу и зажмурился. Так бы и простоять весь день… Посмотрел на марнесскую церковь за каменной оградой.

Зимой, когда вскрывали могилу, собралось множество зевак – никто никого не приглашал, но в газетах промелькнуло слово «эксгумация», и новость распространилась в городке со скоростью лесного пожара. Даже пришлось установить оцепление.

А сегодня, в этот четверг, на похороны пришли всего несколько человек, но даже и их пастор попросил остаться за стеной.

Кроме Бенгта, был только один репортер. Его зачем-то прислали из Боргхольма, хотя Бенгт туда звонил и заверил, что с фоторепортажем справится сам. Но событие неординарное, материал вполне можно продать в центральные газеты, и они, видимо, решили, что Бенгт с его устаревшей фотокамерой и небрежными снимками вряд ли потянет.

Фотограф – совсем мальчишка, наверное, только что начал, и зовут его Йенс – так же как убитого мальчика. Амбициозный паренек, наверняка рассматривает свою работу как первые шаги в карьере, которая несомненно достигнет своего апогея через несколько лет, в одной из гигантских стокгольмских вечерок. Амбициозный, но скучный до зевоты. В те редкие моменты, когда он не возился со своей камерой, он говорил только об эстрадных знаменитостях, которых мог бы исподтишка сфотографировать в интимных ситуациях, и о том, как заработать деньги на бегах. Ни то ни другое Бенгта совершенно не интересовало.

Этот парень к тому же был на редкость непоседлив. С той самой секунды, как ему показали место за оградой, он начал бегать кругами, выискивая наиболее эффектные ракурсы.