Девушка с плеером - Валентина Назарова (2019)

Теперь, уверена, ты понимаешь цепочку моих умозаключений. Я исчезла на целых шестнадцать часов, и никто не заметил моего отсутствия, не поднял тревоги. Когда я осторожно спросила у девочек, как прошел вечер, они только выразили сожаление, что я так рано ушла домой, да еще и не попрощалась. Никто из них не видел, как я уходила.

В следующий раз, когда я пришла в бар в кампусе при свете дня, я сразу обратила внимание на камеры: они были повсюду — у входа, над баром, возле танцпола. Наверное, если бы со мной случилось что‐то плохое, кто‐нибудь просмотрел бы записи. Как твою последнюю запись с остановки в Ноутоне: ты стоишь, ветер развевает волосы. Проезжает автобус, он закрывает камеру всего на секунду, а тебя уже нет.

Ведь с тобой могло произойти то же самое — бар, незнакомец с рогипнолом, нерадивые друзья. Я потеряла шестнадцать часов. За это время можно отправить человека очень далеко.

За три часа можно вывезти человека из страны, еще за двенадцать — переместить в любую точку Европы. Я могла проснуться в подвале какого‐нибудь опрятного дома в пригороде, в собачьей клетке, в подпольном борделе, который рекламируют в дарквебе. Потом, спустя несколько недель голода, побоев и изнасилований, я бы сломалась. Ты бы сломалась. Кто угодно бы сломался. Или умер.

Я прокручиваю в голове события, предшествовавшие твоему исчезновению. Ты вышла из дому с маленьким рюкзачком, дошла до автобусной остановки и пропала навсегда. А потом, тринадцатого июля, ты включила телефон в графстве Кент, откуда уходят корабли и поезда в Европу. Может быть, тебе удалось пронести мобильный с собой и ты хотела попросить о помощи?

У меня есть три теории. Первую я уже изложила: тебя похитили торговцы живым товаром. В год этот бизнес приносит больше тридцати миллиардов долларов. Я читала истории выживших. В какой‐то момент я начала рассказывать всю свою жизнь от третьего лица. Получалось что‐то типа: в тот день она решила пойти в студенческий бар, и больше ее никто не видел. Если я права, кто‐то втерся к тебе в доверие, что‐нибудь пообещал и обманул. Скорее всего, ты уже мертва. А если нет, то я даже не знаю, что хуже.

Свою вторую теорию я сформулировала во время одной из бесконечных бессонных ночей за просмотром документальных фильмов из серии «Самые громкие нераскрытые преступления». Как завороженная, я слушала рассказы усатых детективов в кожаных пиджаках о том, что сказали им улики и как подозреваемые завирались на допросах. А еще там показывали настоящие фотографии и вырезки из газет — это самое интересное. Среди выцветших фото маленьких девочек, домов, огороженных полицейской лентой, и улыбающихся запекшейся кровью черных орхидей я увидела один заголовок, который особенно взбудоражил меня.

Никто не знает, как ее звали и в каком году она умерла; это могло случиться когда угодно, с семидесятых до конца нулевых, тело было замуровано почти без воздуха, и мнения судмедэкспертов расходились. На ней было голубое платье и синий лифчик; ее обнаружили в развалинах дома в Манчестере, в Энджел-Мидоу, когда какая‐то корпорация решила снести подчистую район трущоб и выстроить на его месте гигантский блестящий небоскреб. Ее никто не искал, за ней никто не пришел. Полиция воссоздала ее лицо по строению черепа, и это была не ты. Но вдруг ты тоже лежишь в подвале какого‐нибудь дома, как в рассказах Эдгара По?

Интересно, почему в моем воображении всегда появляется подвал? Я всегда вижу бетон, серый и несокрушимый. Почему твоя могила не может быть на бескрайнем зеленом лугу? Почему ты не могла прорасти в этот мир тысячей цветов? Нет, этого я не могу себе представить.

А еще мне кажется, что ты и правда могла плюнуть на нас всех и сбежать. Я вспоминаю твой последний приезд, и мне все чаще кажется, что уже тогда что‐то было не так. Ты грустила. А ты никогда не грустишь. Значит, тебя что‐то тревожило и мучило, какой‐то опасный секрет, который ты унесла с собой туда, где ты есть сейчас.