Час расплаты - Луиза Пенни (2018)

Видимо, чтобы выполнять роль щита для Рейн-Мари, которая кидала в его сторону сердитые взгляды, подумала Мирна.

Видимо, чтобы приглядывать за своим обвинителем, подумал Оливье.

Видимо, потому, что зло всегда, по словам Одена, «некрасиво и непременно человекообразно», подумала Рут.

– «Спит с нами в постели, – пробормотала она, – и ест за нашим столом»[63].

Гамаш, сидевший рядом с ней, слегка повернулся к старой поэтессе.

– «А к Добру нас каждый раз что есть силы тянут за руку, – прошептал он ей в ответ. – Даже в конторе, где тяжким грузом почиют грехи».

Она встретила его твердый взгляд, и разговоры вокруг них уплыли куда-то вдаль.

– Ты знаешь конец? – тихо спросила Рут.

– Его? – прошептал он, кивая на Желина.

– Да нет же, идиот. Строфы.

Гамаш поморщился, задумался на секунду.

– «Зло беспомощно, как нетерпеливый любовник, – сказал он, лихорадочно пытаясь вспомнить. – И начинает свару, и преуспевает в скандале…»

– «И мы видим, как, не таясь, взаимоуничтожаются Добро и Зло», – завершила Рут. – Вот какой конец.

Они долго молча смотрели друг на друга.

– Я знаю, что я делаю, – сказал Арман.

– А я знаю эпитафию, когда слышу это.

– Вы сказали, что кадеты – это скопище ошибок. Вы так думаете?

– Насчет них не знаю, – ответила Рут. – Но это точно про тебя. Бекон?

Гамаш взял опустевшую тарелку. Рут требовала, а не предлагала.

– У меня к вам вопрос, Рут, – сказала Рейн-Мари с другого конца стола. – В архивах, которыми я занимаюсь, ничего нет про Первую мировую войну. Вы не знаете, куда могли подеваться все материалы? Ведь, по идее, их должно быть много.

– Почему все думают, что я всё знаю?

– Мы так не думаем, – вставил Габри.

– Да, я знала про Стропила. Никто, кроме меня, не знал.

– Что вы про них знаете? – спросил Поль Желина.

Но Рут проигнорировала его, разве что пробормотала сквозь зубы что-то вроде «засранец». И Мирна отважно прыгнула в оглушительную тишину, наступившую после этого:

– Причина, по которой вы не можете найти Стропила, в том, что такой деревни больше нет. Название изменили какое-то время назад.

– На что?

– Нотр-Дам-де-Долёр, – сказал Габри.

– Богоматерь Боли? – переспросил Желина.

Арман откинулся на спинку стула:

– Или Богоматерь Скорби.

– Деревни больше нет, – сказала Рут. – Она вымерла.

– Скорее всего, название поспособствовало, – вставил Габри.

– Вы можете показать ее на карте? – спросил Гамаш.

– Ты хоть слушаешь, что я говорю, мисс Марпл? – рявкнула Рут. – Ее нет на карте. Исчезла.

– Спасибо, что прояснили, – сказал Арман с преувеличенной вежливостью. – А то я никак не мог понять. Но вы сумеете показать, где прежде находилась эта деревня?

– Ну наверное.

– Мы можем вернуться к архивам? – спросила Рейн-Мари. – Как вы думаете, где все материалы о Великой войне?

– Знаешь, у меня есть идея, – задумчиво произнесла Мирна. – Кажется, несколько лет назад историческое общество устраивало специальную ретроспективу в Легионе[64] в Сен-Реми.

– Точно, – обрадовалась Клара. – В две тысячи четырнадцатом отмечали столетие со дня начала той войны.

– И где эти материалы теперь? – спросил Оливье.

– Damnatio memoriae, – сказала Рейн-Мари.

Как Три Сосны. Как Стропила и Нотр-Дам-де-Долёр, война ради окончания всех войн была изгнана из памяти.

После ужина Арман и Рейн-Мари проводили Рут домой. Предлагали свои услуги и Габри с Оливье, но Гамаши чувствовали потребность в свежем воздухе и дистанцировании от Поля Желина. Оба надеялись, что он будет спать, когда они вернутся.

Кадет Натаниэль сидел на диване в гостиной Рут и читал. Услышав их, он вскочил, будто ему иголку вонзили в задницу.

– Сэр, – выпалил он.

– Не называй меня «сэр», – сказала Рут. – Можно сесть.

Натаниэль сел.