Тёмный ручей - Рэйчел Кейн (2019)

Бут лает низким и угрожающим грудным лаем, и это придает мне ощущение безопасности. Руки у меня мерзнут, и я сую их в карманы. Сейчас мне все кажется совершенно ясным – и одновременно все разваливается. Я знаю, что не могу доверять ей. Я не могу доверять никому, никогда больше, потому что я верила своей матери, а она лгала нам.

Я просто хочу, чтобы всё это поскорее закончилось, и в то же время чувствую, что какая-то часть моей души хочет плакать, разбить что-нибудь, убежать прочь, рухнуть наземь и свернуться калачиком. Как будто всё во мне разбито на мелкие осколки и я уже не знаю, как собрать заново хотя бы часть себя.

Коннор выглядит спокойным. Слишком спокойным.

Хавьер выходит на крыльцо, и Бут замолкает. Слышится какой-то тихий разговор, потом дверь открывается. Это мама.

Моя первая мысль: «У нее усталый вид». Вторая мысль: «Почему она обмотала шею шарфом? Она не любит шарфы». Как-то раз я купила ей шарф. Она поблагодарила меня, но надела его лишь однажды. Этот шарф тусклого серо-стального цвета, и она плотно обернула его вокруг шеи.

Может быть, она больна… Мне все равно. Надеюсь, что она умрет. Надеюсь, она упадет и умрет прямо сейчас, и тогда я смогу переступить через нее и уйти.

Мама бросается, чтобы обнять нас, но облегчение на ее лице переходит в боль и замешательство, когда мы с Коннором, не сговариваясь, отшатываемся прочь от нее. Она замедляет шаг, останавливается и спрашивает:

– Солнышко, что случилось? – Сначала она обращается к Коннору, и голос ее звучит неправильно. Хрипло, низко, слабо. Может быть, она действительно больна. Я хочу ударить ее в горло, и эта мысль настолько реальна, что перед глазами у меня стоит красная пелена и я дрожу с головы до ног. «Не смей даже прикасаться к нему!»

Коннор ничего не отвечает. Он почти не разговаривает с тех пор, как мы его нашли. Мама смотрит на меня. В ее глазах слезы, фальшивые слезы фальшивой мамы, и я ненавижу ее так сильно, что меня чуть ли не рвет.

– Ланни, в чем дело?

И тогда я кричу. Этот крик вырывается из моей груди неуправляемо и резко, точно взрыв:

– Да пошла ты!..

Хавьер становится между нами, и это хорошо, потому что я кидаюсь на нее и он удерживает меня. Пытается что-то сказать, но я не слышу его. Как ни странно, но при этом я ясно слышу слова Кеции:

– Не поднимать шума уже не получится. – Она не сделала ни шага в нашу сторону, но стоит в полной готовности и смотрит на Коннора.

Мне нужно позаботиться о брате, поэтому я прекращаю кричать, поворачиваюсь и стараюсь успокоиться. Обхватываю Коннора обеими руками, но он словно бы не замечает этого.

Он смотрит на маму так, словно никогда в жизни не видел ее.

Та пытается что-то говорить, но выходит лишь хриплый шепот:

– Боже, милые, что я сделала не так…

– Я не знаю, Джина, что ты, по твоему мнению, сделала не так. Всегда лгала нам? – Голос мой звучит как обычно, разве что слишком громко. Мне хочется оттолкнуть ее, вытолкать ее прочь из нашей жизни. Я хочу защитить брата, потому что знаю – это причиняет ему боль, от которой я никогда не смогу его избавить. Это моя задача – защищать его, и я не справилась. Не смогла.

Потому что она сделала это с ним. С нами.

Мама плачет. Слезы текут по ее лицу, она по-прежнему протягивает к нам руки, но мы отступаем назад. Хавьер все так же преграждает ей путь.

– Сядь, Гвен, – говорит он.

– Она не Гвен, – возражаю я. – Она Джина. Джина Ройял. И всегда ею была.

– Я не знаю, что происходит, – говорит мама. Но что-то в ее взгляде – какая-то слепая, как у загнанной крысы, паника – подсказывает мне, что она уже знает. Я привыкла считать свою мать всемогущей, сильной, почти суперчеловеком. Я видела, как она бросается в драку, даже зная, что не сможет выиграть ее. «Ради нас», – шепчет мне частица моего разума, но я быстро затыкаю ее.