В лесной чаще - Тана Френч (2010)

Прежде чем уйти, я поднялся на пригорок рядом с глыбой и огляделся по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти все детали: котлованы, домики, поля, дорожки, тропинки, впадины и возвышенности. Тонкая полоска зелени у каменной стены осталась нетронутой — наверное, для того чтобы археологи не мозолили глаза местным жителям. С дерева свисал обрывок голубого пластикового троса, закрепленного тугим узлом на одном из верхних сучьев. Заплесневелый и изношенный, он вызывал в воображении жуткие картины — толпа линчевателей, ночной самоубийца, — но я знал, что это всего лишь старая «тарзанка».

Я привык вспоминать о Нокнари так, будто эта история произошла не со мной, а с другим человеком, но мысленно всегда оставалась тут. Пока я корпел над конспектами в колледже или валялся на диване Кэсси, тот мальчишка продолжал раскачиваться на «тарзанке», перемахивал через стену вслед за лохматой головой Питера и исчезал в лесу под смех и топот загорелых ног.

Одно время я верил — вместе с полицией, газетами и моими потрясенными родителями, — что я действительно спасся и страшный поток, унесший Питера и Джеми, оставил меня на берегу. Но это не так. Теперь я знаю, что где-то в мрачных глубинах, там, где решается все, — я так и не вышел из леса.

3

Я никому не рассказывал о случившемся в Нокнари. Зачем? Чтобы услышать жадные расспросы о том, чего я все равно не помню, или выражение глупого сочувствия, или непрошеные советы насчет состояния моей психики? Обойдусь и без этого. Разумеется, родители в курсе, и Кэсси, и Чарли, мой друг из интерната — теперь он работает в банке в Лондоне, мы иногда переписываемся, — и еще та девушка, Джемма; с ней я встречался, когда мне было девятнадцать (мы постоянно пили, к тому же она была помешана на всяких ужасах, и я подумал, что это может поднять меня в ее глазах), а больше никто.

Когда меня отправили в интернат, я перестал быть Адамом. Меня начали звать по-другому. Не помню, чья это была идея, моя или родителей, но мне она понравилась. В телефонном справочнике Дублина целых пять страниц людей по фамилии Райан, зато имя Адам встречается редко, а рекламу мне сделали неслабую (даже в Англии я бегло пролистывал газеты, которые мне давали для растопки камина, и вырывал касавшиеся меня страницы, после чего внимательно прочитывал их в туалете и смывал). Рано или поздно меня бы узнали, но никому и в голову не приходило, что существует связь между детективом Робом с его английским акцентом и мальчишкой Адамом Райаном из Нокнари.

Конечно, я знал, что надо ввести в курс дела О'Келли, особенно сейчас, когда поручили расследование, которое могло быть как-то связано с моим, но не стал. Меня бы сразу отстранили от расследования — считается, что детективу нельзя заниматься работой, затрагивающей его лично, — а потом, чего доброго, начали бы подробно расспрашивать про тот день в лесу, хотя это никак не помогло бы делу или кому-нибудь вообще. Во мне еще жили воспоминания про первый допрос: громкие мужские голоса, доносившиеся до меня смутно, словно издалека, и едва доходившие до сознания, где в тот момент не было ничего, кроме белых облаков, плывших по бескрайнему простору неба, и шума ветра в зарослях травы.

Первые две недели я видел и слышал лишь это. Больше я тогда ничего не чувствовал, но задним числом подобное состояние представлялось мне чем-то жутким — дочиста стертая память, цветная схема в голове, — поэтому каждый раз, когда ко мне являлись детективы и начинали свой допрос, оно возвращалось ко мне, липкий страх обволакивал мозг, и я не мог вымолвить ни слова. А полиция все не унималась, приходила вновь и вновь, сначала каждые три-четыре месяца, в школьные каникулы, затем раз в год, но я молчал, и вскоре от меня отстали. Я очень обрадовался: до сих пор не понимаю, каким образом все эти настойчивые визиты могли пойти кому-нибудь на пользу.