Жестокие слова - Луиза Пенни (2015)

— Но как ты можешь оправдывать использование электрошокеров? — раздался из столовой голос Анни.

— Еще один превосходный завтрак, merci, Рейн-Мари, — сказал Дэвид, который принес тарелки из столовой, поставил их перед раковиной и поцеловал тещу в щеку.

Тридцатилетний Дэвид, мужчина среднего сложения с короткими редеющими темными волосами, был на несколько лет старше своей жены Анни, хотя нередко казался младше. Главной его чертой, как это часто ощущал Гамаш, была активность. Нет, не гиперактивность, а просто избыток жизненных сил. Он понравился старшему инспектору с самой первой минуты, когда его дочь пять лет назад познакомила их. В отличие от других молодых людей, которых Анни приводила в дом (в основном юристов, как и она сама), этот не пытался превзойти старшего инспектора в брутальности. Такие игры Гамаша не интересовали. И не впечатляли. Что произвело на него впечатление, так это реакция Дэвида, когда тот впервые увидел Армана и Рейн-Мари Гамаш. Он широко улыбнулся — эта улыбка заполнила всю комнату — и просто сказал: «Bonjour».[4]

Он не походил ни на одного из прежних ухажеров Анни. Дэвид не занимался наукой, природа не наделила его атлетическим сложением, он не был поразительно красив. Ему не суждено было стать следующим премьером Квебека или даже хозяином собственной юридической фирмы.

Нет, Дэвид был просто открытым и добрым парнем.

Анни вышла за него замуж, и Арман Гамаш с радостью повел ее к алтарю, а Рейн-Мари шла с другой стороны их единственной дочери. С радостью наблюдали они обряд венчания этого хорошего парня с Анни.

Арман Гамаш прекрасно знал противоположность хорошему. Он знал, что такое жестокость, отчаяние, ужас. И он знал, какое это забытое и драгоценное качество — «хороший».

— Ты предпочитаешь, чтобы мы пристреливали подозреваемых? — Голос Бовуара в столовой зазвучал громче, приобрел другой оттенок.

— Спасибо, Дэвид, — сказала Рейн-Мари, забирая посуду.

Гамаш протянул зятю свежее полотенце, и они принялись вытирать тарелки, которые мыла Рейн-Мари. Дэвид повернулся к старшему инспектору:

— Как вы считаете, у «Абов»[5] есть шансы выиграть кубок в этом году?

— Нет! — вскричала Анни. — Я надеюсь, что в полиции научатся арестовывать людей, не калеча и не убивая их. Я надеюсь, что в полиции научатся смотреть на подозреваемого как на подозреваемого, а не как на животное, которое можно побить, оглушить электрошокером, застрелить.

— Я думаю, шансы у них есть, — сказал Гамаш, взял две тарелки и одну передал Дэвиду. — Мне нравится их новый вратарь, а нападающие теперь вполне зрелые ребята. Этот год определенно их.

— Но их слабое место по-прежнему защита, верно? — спросила Рейн-Мари. — «Канадиенс» всегда отдают приоритет нападению.

— Попытайся-ка арестовать вооруженного преступника! Хотел бы я посмотреть, что у тебя получится! Ты, ты… — От возмущения Бовуару не хватало слов.

Разговор в кухне прекратился — все ждали, что скажет Бовуар. Этот спор происходил на каждом завтраке, на каждом Рождестве, Дне благодарения, на днях рождения. Лишь слова слегка менялись. Анни и Бовуар спорили всегда, если не о тазерах,[6] то о медицинской помощи, об образовании, об экологии. Если Анни говорила «синее», то Бовуар — «оранжевое». Так повелось с тех самых пор, когда инспектор Бовуар двенадцать лет назад поступил работать под начало Гамаша в отдел по расследованию убийств Квебекской полиции. Он стал членом команды и членом семьи.

— И что я?

— Ты — жалкий образчик правозащитной чуши!

Рейн-Мари махнула рукой в сторону двери, ведущей из кухни на маленький металлический балкон и пожарную лестницу:

— Не пора ли?

— Спасаться бегством? — прошептал Гамаш, надеясь, что она это серьезно, но подозревая, что нет.

— Может, вам попытаться их пристрелить, Арман? — спросил Дэвид.

— Боюсь, у Жана Ги реакция побыстрее моей будет, — отказался старший инспектор. — Он пристрелит меня первый.