Избранница грозы - Ольга Пашнина (2020)

– И, возможно, этот идиот просто влюблен в тебя и обладает скверной способностью к романтике. Но я не хочу рисковать, с ним надо поговорить. И ты едешь со мной, потому что оставлять тебя в столице слишком опасно.

– Я идиотка. Феерическая.

– Ты – самовлюбленная восемнадцатилетняя девица с взрывным характером и стервозной сущностью. Плохая новость: это не лечится и замуж тебя, скорее всего, никто не возьмет. Хорошая: секс без обязательств – тоже секс. Еще сто лет назад за внебрачную связь тебя бы казнили, а сейчас прекрасное время! Можно быть стервой.

– Очень смешно. – Я старалась выглядеть строгой, но все равно улыбнулась.

Время текло бесконечно медленно. Ни у кого не получалось заниматься своими делами, мы оба смотрели в пустоту. О чем думал Кейман, я не знала, а сама пыталась осмыслить полученную информацию.

Значит, я – последняя представительница рода бога стихий? Отсюда и благословение, и силы. А древний бог, запертый невесть где, одержим жаждой мести роду. И для этого нашел меня, чтобы… попугать?

Вопросов больше, чем ответов. Раньше я считала, что все ответы есть у Кеймана и он просто мне не говорит, но сейчас оказалось, что существуют загадки, разгадать которые не под силу даже ему.

Как Акорион или его приспешники меня нашли? Почему Оллис, если он и впрямь был из его секты, не убил меня, а подкидывал подарки? Не мог ли гребень каким-то другим образом попасть к нему? Что, если все это – звенья совершенно разных цепочек?

Записки подкидывал один, гребень дарил другой, цветы – третий. Теоретически это возможно? Черт, я цепляюсь за соломинку. Если существует простое и логичное объяснение, то это оно.

Казалось, будто за мной кто-то наблюдает. Чувство тревоги поселилось внутри и грозило перерасти в паранойю. Это теперь так всегда будет?

Словно в пику дороге во Флеймгорд, полет до школы хоть и занял меньше времени при попутном ветре, по ощущениям продлился неделю. Я не сразу поняла, что сижу не шевелясь довольно долго. Мне было страшно. Страх поселился внутри, отравлял собой душу. Я помню это чувство нарастающего глухого страха. Так боится человек перед объявлением диагноза. Так боятся, стоя на краю пропасти.

Вот так нужно было изображать Таару. Она не с гордостью и дерзостью смотрела в пропасть. Она встречала ее со страхом, в этом я почти уверена.

Экипаж пошел на снижение, и я, ведомая интуицией, приникла к окну.

– Кейман… – Горло свело судорогой.

От школы в темное, усыпанное звездами небо, поднимался дым. Ни одного горящего окна, никаких звуков, даже ночные птицы притихли. Только дым и выжженная дорожка на траве там, где мы приземлились.

Меня подташнивало от близости к чему-то жуткому. Никаких мыслей и идей относительно того, что мог сделать Оллис, в голову не приходило. Но воздух вдруг словно стал слишком плотным, душным, пропитанным гарью. Я судорожно пыталась сделать вдох, но грудь словно сдавил металлический корсет.

Подумалось, Кейман заставит остаться в карете. Я уж было приготовилась сражаться, но магистр даже не обратил внимания, что я иду рядом.

– Здесь никого, – спустя несколько минут сказал он. – Я никого не чувствую.

Получив отмашку, я бегом понеслась ко входу. Взбежала по крыльцу, запутавшись в длинной юбке, и распахнула двери. А в следующую минуту из груди вырвался сдавленный стон. Картину, что открылась в холле, я сохраню в памяти навечно.