Моя дорогая жена - Саманта Даунинг (2020)

Чем больше я об этом думаю, тем больше задаюсь вопросом: а не допустил ли я целых два промаха? Возможно, я на миг замер на месте, когда она спросила, действительно ли я глухой. Это вполне могло произойти, потому что именно так люди реагируют, слыша то, чего не ожидали услышать. И если я на самом деле замер, то Петра, скорее всего, это заметила. И сообразила, что я соврал про свою глухоту.

Всю дорогу домой я испытываю дискомфорт. Сиденье в машине скрипит и царапает мне спину, радио играет слишком громко, и везде слышатся зловещие крики. Но я не могу винить в этом Петру. Просто я раздражен.

Зато дома все тихо и спокойно. Моя жена, Миллисент, все еще в постели. Я женат на ней уже пятнадцать лет, и она зовет меня не Тобиасом. У нас двое детей: Рори четырнадцать, а Дженна на год младше.

В нашей спальне темно, но я различаю фигуру Миллисент под одеялом. Сняв ботинки, я на цыпочках крадусь в ванную.

– Все нормально?

Голос жены звучит полусонно.

Я оглядываюсь и вижу ее тень, приподнявшуюся на локте.

И я снова перед выбором. Из-за Миллисент, что случается редко.

– Нет, – отвечаю я.

– Нет?

– Она нам не подходит.

Воздух между нами застывает и оттаивает только тогда, когда Миллисент выдыхает и снова кладет голову на подушку.

* * *

Она встает раньше меня. К тому времени, как я захожу на кухню, Миллисент уже организует завтрак, сухие пайки детям в школу, наш день и наши жизни.

Я понимаю: мне следует рассказать ей о Петре. Не о сексе с ней, нет (этого я бы своей жене ни за что не рассказал), а о том, что я ошибся, и Петра нам подходит. Мне надо это сделать, потому что упускать Петру рискованно, но вместо этого я молчу.

Миллисент смотрит на меня. Ее разочарование причиняет мне большую боль, чем физическая сила. Глаза у моей жены зеленые, переливаются всеми оттенками этого цвета, как камуфляж.

И они совсем не похожи на глаза Петры. У Миллисент и Петры нет ничего общего, разве что они обе спали со мной. Или одной из моих ипостасей.

По лестнице с топотом проносятся дети, орущие друг на друга и ссорящиеся из-за того, что накануне в школе кто-то из них что-то не так сказал.

Дети уже одеты и готовы к школе. Я тоже уже оделся для работы в свой белый теннисный костюм.

Я не бухгалтер и никогда им не был. Пока мои дети в школе, а жена продает дома, я на корте под открытым небом, под лучами солнышка, учу людей играть в теннис. Большинство моих клиентов среднего возраста и давно утратили спортивную форму (если она у них вообще когда-то была), зато у них уйма денег и времени. И меня периодически нанимают богатенькие родители, свято верящие, что их чадо – талант, будущий чемпион и ролевая модель. До сих пор все они ошибались.

Скоро я опять отправлюсь кого-нибудь чему-нибудь учить, но прежде Миллисент заставляет и меня, и детей сесть за стол хотя бы на пять минут. Она называет это завтраком.

Дженна закатывает глаза и сучит в раздражении ногами, желая получить свой мобильник обратно: садиться за стол с телефоном у нас запрещено. Рори держится спокойнее сестры: за пять отведенных нам минут он старается заглотить как можно больше еды, а потом набивает свои карманы тем, что не успело попасть ему в рот.

Миллисент сидит напротив меня, с чашкой кофе у губ. Она тоже готова к работе: на ней юбка, блузка и туфли на каблуках. Рыжие волосы уложены назад. В лучах утреннего солнца они кажутся медными. Мы с Миллисент ровесники. Но она выглядит лучше меня, так было всегда. Она женщина, которую я, похоже, так и не смог заполучить.

Моя дочь стучит пальчиками по моей руке, как будто отбивает ритм какой-то песни. И, конечно, добивается своего – я обращаю на нее внимание. Дженна не похожа на мать. И глаза, и волосы, и форму лица она унаследовала от меня, и иногда меня это печалит. А иногда радует.

– Папа, ты купишь мне сегодня новые туфли? – спрашивает Дженна. И улыбается, потому что знает: я скажу «да».