Завтра может не быть - Анна и Сергей Литвиновы (2021)

Но ни в какое «увольнение» он ее, конечно не отпускал. Единственная вольность, которую позволил: принес косметический набор с ножничками и щипчиками и несколько видов лака, на выбор. А мыть голову и делать укладку феном ей разрешали давно – правда, под неусыпным наблюдением медсестры.

Но она не чувствовала себя полностью восстановившейся. Разве что процентов на пятьдесят. Для того чтобы сказать что-то осмысленное – хотя бы в ту же парикмахерскую попроситься, – требовалось долго думать, в уме составлять предложение, чуть не зазубривать его. Очень многие слова или термины напрочь вылетели из головы, и невозможно вспомнить. Трудно оказалось интонировать. Выразить вопросительное, восклицательное предложение, изобразить иронию, сарказм, гнев или радость – становилось непосильной задачей. А если написать, то выяснилось, что вывести от руки хотя бы два-три предложения ей тоже не удается: на бумаге прыгали, налезая друг на друга, огромные буквы.

Тупые, монотонные, повторяющиеся действия – наподобие кручения педалей велоэргометра – давались Кононовой легко. А что-то сложное – никак. Например, пользоваться за едой ножом и вилкой. Удавалось, как колхознице, орудовать только одной рукой, и то получалось коряво, пища просыпалась. Она даже предпочитала теперь есть все блюда ложкой – как некогда в студенческой столовке.

Совершенно не выходило держать равновесие на одной ноге. Или, к примеру, указательным пальцем попасть с закрытыми глазами в кончик носа. Поймать теннисный мячик, ею же самой пущенный в стену.

И хоть физиотерапевт, лечащий врач и психолог хором подбадривали и уверяли, что налицо огромный прогресс, Варя совершенно не чувствовала себя в порядке.

А однажды к ней вдруг явился Петренко. Зашел в палату после обеда, когда по распорядку полагался тихий час и Варя в кроватке перечитывала давно любимого «Героя нашего времени».

Петренко, тот самый, «старый», пятидесятилетний, с сединой и морщинками, пришел с огромным букетом красных роз, и медсестры немедленно засуетились, добывая вазу и потом устанавливая ее с красотой невиданной на Вариной тумбочке.

– Сергей Александрович. Вы, – сказала она безэмоционально, хотя внутри взвихрился целый костер самых разнообразных чувств. – Наконец-то. Я вас. Очень ждала. Спасибо. За цветы. Большое. – Даже этот короткий монолог потребовал громадного сосредоточения. Она минуту отдохнула, откинувшись на подушке, и сформулировала свой главный вопрос: – Что с Даниловым?

– А что с Даниловым? Приходит в себя. В госпитале. Но он-то, точнее, его бренное тело, пробыл в коме дольше всех: более пяти лет, шутка ли! Поэтому и приходит в себя не такими быстрыми темпами, как ты или я. Я вообще оказался чемпион, ведь в нашем времени всего полгода отсутствовал, точнее, пять месяцев и двадцать три дня. Потому теперь как огурчик. Восстановился полностью, годен к строевой. Скоро и ты такой же будешь.

– Мы. Выполнили. Задачу? – с трудом проговорила Варя. – Вы добились. Своего?

– Знаешь что, Варвара Батьковна! Вижу, красноречие сейчас – не самая сильная твоя черта. Давай-ка не старайся поддерживать светскую беседу, а тихонько посиди, меня послушай. А потом, если останутся какие-то непонятки, мы с тобой их обсудим. Согласна?

Не тратя слов, она кивнула.

– Сразу скажу: свою задачу мы выполнили. Никаких нареканий от командования нет. Возможно, нас даже наградят. Или хотя бы поощрят. НО. Поставленных целей мы не добились. Точнее, добились, но не тех. И не для нас.

Варя прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Ее, конечно, политические игры и судьба мира интересовали, но как-то… отдаленно, что ли. Не остро. Гораздо острее было воспоминание об убиенной маме – на самом деле прабабушке – и почему-то отчиме.

И о том групповом убийстве, которое они совершили в Большом театре.