Штуцер и тесак - Анатолий Дроздов (2020)

– Ваша светлость, – собрался с духом Маре. Следовало отвертеться от опасного поручения. Бог с ними – титулом и чином, жизнь дороже. Он едва ее не потерял. – На пути сюда у меня была возможность обдумать ситуацию. Вы поверили в посланца после того, как я предъявил убедительные доказательства: необычный прибор, показывающий живые картины, ассигнаты из 2009 года, одежду пришельца. Ничего этого у посланца более не осталось – гусары обобрали его до нитки. Его не станут слушать, более того, примут за сумасшедшего. Нет причины опасаться. Армия императора разгромит русских, после чего мы потребуем выдать этого человека.

– На вашем приборе показано, как армия русских вошла в Париж, и вы это сами подтвердили, – покачал головой Даву. – Я не хочу, чтобы такое случилось. Ваш рассказ о разгроме поляков опять же свидетельствует: посланцу удалось найти общий язык с русскими. Он опасен. Не пытайтесь увильнуть, Маре! Понимаю, что задание непростое, но приложите ум и старание. Разрешаю в случае невозможности захватить посланца убить его. Лучше так, чем оставить его русским.

– Понял, ваша светлость! – поклонился Маре.

– Идите! И помните: я жду добрых вестей.

«В конце концов все не так плохо, – подумал полковник, выйдя от маршала. – Убить – это гораздо проще…»

Глава 8

В Залесье мы задержались. Графиня пожелала ехать в Смоленск с егерями, и подготовка к отъезду затянулась. Следовало снарядить в дорогу специальную карету для путешествий – дормез[65]. Определить, кто из дворовых будет сопровождать барыню и ее дочь, подумать о питании и прочих удобствах. О постоялых дворах на предстоящем пути графиня отзывалась дурно. С ее слов, лишь после Смоленска они приобретают приличный вид. К тому же на постоялых дворах может не оказаться свободных мест, что вполне вероятно, учитывая, какие массы людей движутся сейчас в глубь России. Спешнев не решился возражать, я тоже промолчал. Спешить нет нужды. Наполеон подойдет к Смоленску к началу августа по местному календарю, а сейчас – середина июля. Даже пешком успеем – до Смоленска не более двухсот верст.

Похоронили погибших. Егерей, мужиков и зарезанного мальчика – на деревенском кладбище, поляков закопали в лесу. Деревенские не позволили класть «нехристей» на православном кладбище. Мужики вырыли на поляне яму, побросали в нее трупы шеволежеров и засыпали землей. Креста ставить не стали – обойдутся. Доставленный из ближайшего села батюшка отпел православных воинов, за поляков молиться отказался. Спешнев не настаивал. Его представления о чести на религиозные дела не распространялись.

По приказу графини накрыли поминальные столы. Для крестьян и егерей – на лугу, благородным – в доме. По такому случаю забили бычка, не пожалели водки, крупы и хлеба – солдаты и крестьяне остались довольны. Не каждый день перепадает так поесть! А что люди погибли, так война – и без нее мрут. Отношение к смерти здесь иное. Все верят в бога и, следовательно, в загробную жизнь. Солдаты считают, что судьба их предначертана. На пулях и ядрах, от которых суждено пасть, написаны их имена. Вот такой фатализм.

После застолья мы с командиром роты вышли во двор покурить – в доме было душновато. После боя графиня включила меня в ближний круг, и я получил право на табачное довольствие и трубку в подарок, которую с удовольствием раскурил от лучины, поднесенной лакеем. Разместившись во дворе на вынесенных слугами стульях, мы пускали дым к небу, когда подхромал Ефим.

– Дозвольте обратиться, ваше благородие! – сказал, вытянувшись.

– Валяй! – разрешил Спешнев.

– Возьмите меня с собой. Хочу супостата бить.

– Ты же калека, – удивился штабс-капитан. – Вон как ковыляешь! Да и лет тебе сколько? Поди все шестьдесят.