Ангелы и демоны - Дэн Браун (2004)

– Но в семнадцатом веке дело обстояло совсем по-иному, – не согласился с ней Лэнгдон. – В Италии на этом языке не говорил никто, даже… – он замер, осознав смысл того, что собирается произнести, – …даже служители церкви. – Теперь его мозг ученого работал на полных оборотах. – В 1600-х годах, – Лэнгдон стал говорить гораздо быстрее, – английский был единственным языком, который оставался вне интересов Ватикана. Клир общался на итальянском, немецком, испанском и даже французском, однако английский оставался Ватикану абсолютно чуждым. Церковники считали его испорченным языком вольнодумцев и таких нечестивцев, как Чосер[69] и Шекспир.

Лэнгдон неожиданно вспомнил о четырех клеймах братства «Иллюминати». Легенда о том, что клейма представляли собой отлитые из металла английские слова «Земля», «Огонь», «Воздух» и «Вода», наполнялась новым и совершенно неожиданным смыслом.

– Значит, вы полагаете, что Галилей мог считать английский язык lingua pura потому, что им не владели в Ватикане?

– Да. Или, может быть, Галилей таким образом просто хотел ограничить число читателей.

– Но я не вижу здесь никакого ключа, – возразила Виттория. – Уже сияет свет, сомненья позабудь… Что, черт побери, это должно означать?

«Она права, – подумал Лэнгдон, – эта строка нам ничем не помогла». Но, повторив фразу в уме, он вдруг заметил в ней нечто необычное. Любопытно, подумал он. Неужели это правда?

– Нам надо уходить отсюда, – хриплым голосом произнесла Виттория.

Но Лэнгдон ее не слышал.

«Уже сияет свет; сомненья позабудь», – снова и снова повторял он про себя.

– Но это же чистый ямб, черт побери! – воскликнул он, еще раз подсчитав ударения.

На какой-то миг Лэнгдон словно оказался на уроке английского языка в Академии Филипс Экзетер. Этот урок запомнился ему страданиями звезды школьной бейсбольной команды Питера Креера. Парень потел, пытаясь назвать количество ударных слогов в пентаметре Шекспира. Учитель, он же директор школы, по имени Бассел, вскочив от негодования на стол, ревел:

– Пентаметр, Креер! Пен-та-метр!!! Припомни форму домашней базы на бейсбольном поле! Сколько углов у Пентагона?! Не помнишь? Так я тебе подскажу. У Пентагона пять углов! Пента! Пента!! Пента!!! Боже мой…

Пять двустиший, думал Лэнгдон. Каждое из двустиший, по определению, имеет два слога. Как он за всю свою многолетнюю карьеру ученого не мог догадаться, что пятистопный ямб скрывает в себе священное число иллюминатов? Пять и два!

«Ты выдаешь желаемое за действительное, – убеждал себя Лэнгдон. – Пытаешься совместить несовместимое. Это всего лишь совпадение». Однако в мозгу продолжали крутиться слова: пять… пентаграмма… два… двойственная природа вещей.

Но уже через миг ему на ум пришло еще одно соображение. Он вспомнил, что ямб в силу его простоты часто именуют «чистым стихом» или «чистым размером». Неужели это и есть та lingua pura, которую они безуспешно ищут? Может быть, это и есть тот чистый язык, о котором говорили иллюминаты? Уже сияет свет; сомненья позабудь…

– Ого… – услышал он за своей спиной.

Лэнгдон обернулся и увидел, что Виттория вертит в руках листок, пытаясь рассмотреть его с разных сторон.

У него снова похолодело сердце. Неужели еще что-то?

– Амбиграммой это быть никак не может, – сказал он.

– Нет… Это вовсе не амбиграмма, но здесь… – Девушка продолжала крутить листок.

– Что еще?

– Это не единственная строка.

– Неужели есть и другие?

– По одной на каждом поле. На верхнем, нижнем, правом и левом, – говорила она, поворачивая каждый раз листок на девяносто градусов. – Я их вначале не заметила, поскольку они расположены у самого края.

Она склонила голову, прочитала последнюю строку и сказала:

– А вы знаете, это написано не Галилеем.

– Что?!

– Здесь стоит подпись: «Джон Мильтон»[70].

– Джон Мильтон?!