Любовник смерти - Борис Акунин (2006)

Это он увидал шишку на лбу и распухший нос, которым Скорик въехал в каменный пол.

– Князь меня убить хотел, – хмуро ответил Сенька. – Мало шею не сломал.

И рассказал, как было дело. Куда лазил и что прутья нёс, конечно, говорить не стал. Мол, заглянул по одному делу в Ерошенковский подвал, там и приключился такой кошмарный прецендент.

– Инцидент, – механически поправил Эраст Петрович. Лоб у него сложился продольной складкой. – Вы хорошо разглядели Князя?

– А чего мне на него глядеть. – Скорик уныло изучал свою личность в зеркале. Ну и нос – чисто картоха печёная. – Кому ещё надо меня мочить? Рвань ерохинская на кого не попадя не кидается, посмотрят сначала, что за человек. А этот без упреждения бил, всерьёз. Или Князь, или из колоды кто. Только не Очко – тот бы чикаться не стал, сразу ножиком кинул или шпагу в глаз воткнул. А где Маса-сенсей?

– На свидании. – Господин Неймлес взял Сеньку за подбородок, повертел и так, и этак – любовался. – Компресс нужно. А здесь меркурохромом. Вот так не больно?

– Больно! – заорал Скорик, потому что Эраст Петрович крепко взял его пальцами за нос.

– Ничего, до свадьбы заживёт П-перелома нет.

Был господин Неймлес в длинном шёлковом халате, на волосах тонкая сеточка – крепить куафюру. У Сеньки тоже такая была, “гард-фасон” называется.

Как у него со Смертью-то устроилось, подумал Скорик, глядя исподлобья на гладкую рожу инженера. Да уж известно как. Этакий рысак своего не упустит.

– Ну вот что, герр Шопенгауэр, – объявил Эраст Петрович, кончив мазать Сенькину рожу пахучей дрянью. – Отныне от меня и Масы ни шагу. П-поняли?

– Чего не понять.

– Отлично. Тогда ложитесь и – в объятья Морфея.

Лечь-то Сенька лёг, а с Морфеем у него долго не ладилось. То зубы начнут дробь выстукивать, то в дрожь кинет, никак не согреешься. Ещё бы. Погибель совсем рядом прошла, задела душу своим ледяным крылом.

Вспомнил: к Ташке-то не зашёл. А ведь она сказать что-то хотела, предупредить. Надо бы к ней наведаться, но при одной мысли о том, чтоб снова на Хитровку идти, дрожь заколотила ещё пуще.

Утро вечера мудрёней. Может, завтра всё не так страшно покажется.

С тем и уснул.

Но назавтра все равно сильно боялся. И послезавтра тоже. Долго боялся, целую неделю. Утром или днём ещё ничего: вот сегодня, думал, как стемнеет, непременно отправлюсь, а к вечеру на душе что-то делалось тоскливо, и не шли ноги на Хитровку, хоть ты что.

Однако не то чтобы Сенька в эти дни только боялся и больше ничего другого не делал. Дел-то было полно, да таких, что обо всем на свете позабудешь.

Началось с того, что Эраст Петрович предложил:

– Хочешь посмотреть на мой “Ковёр-самолёт”?

Как раз перед тем между ними разговор состоялся. Сенька Христом-Богом попросил на “вы” его не обзывать и “Скориковым” тоже, а то обидно.

– Обидно? – удивился господин Неймлес. – Что на “вы” называют? Но ведь вы, кажется, считаете себя взрослым. Меж взрослыми людьми обращение на “ты” возможно лишь на основе взаимности, я же перейти с вами на “ты” пока не г-готов.

– Да я вам ни в жисть не смогу “ты” сказать! – перепугался Скорик. – Мне и без надобности. Масе-то вон “ты” говорите, делаете ему отличие. А я вам уж и не человек.

– Видите ли, Скориков… То есть, простите, господин Скориков, – совсем уж взъелся на Сеньку инженер, – Масе я говорю “ты”, а он мне “вы”, потому что в Японии господин и слуга могут разговаривать только так и не иначе. В японском этикете речевые нюансы очень строго регламентированы. Там существует с десяток разных уровней обращения на “ты” и “вы”, для всякого рода отношений свой. Обратиться к слуге не так, как принято – нелепость и даже грамматическая ошибка.

– А у нас простым людям одна только интеллигенция выкает, хочет своё презрение показать. За это её народ и не любит.