Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

— Спокойной ночи, Равик.

Это случилось, когда он ввел ретрактор. Равика словно обдало стремительной, ошеломляющей, горячей волной. Он только что смотрел на открытую красную рану, на прозрачный пар, идущий от нагретых влажных салфеток, на кровь, сочившуюся из мелких сосудов, перехваченных зажимами, — как вдруг увидел перед собой глаза Эжени, с немым вопросом устремленные на него, увидел в резком свете ламп каждую морщинку, каждый волосок усов на крупном лице Вебера… Он с трудом овладел собой и продолжал спокойно работать.

Он накладывал шов. Руки действовали машинально, рана постепенно закрывалась, а он только чувствовал, как от подмышек по рукам и по всему телу течет пот.

— Вы не закончите шов? — спросил он Вебера.

— Хорошо. А что с вами?

— Ничего, просто жарко. Не выспался.

Вебер перехватил взгляд Эжени.

— Это случается, Эжени, — сказал он. — Даже с праведниками.

На мгновение вся операционная закачалась перед глазами. Неимоверная усталость. Вебер продолжал накладывать шов. Равик кое-как помогал ему. Язык распух. Нёбо стало словно вата. Он дышал с трудом и очень медленно. Мак, подумалось ему, и эта мысль была словно чужая. Мак во Фландрии. Открытый, красный живот. Красный, раскрывшийся цветок мака, бесстыдная тайна жизни — прямо под рукой, вооруженной ножом. Судорога, пробежавшая от плеч к кистям, смерть, пришедшая откуда-то издалека, словно внезапно замкнулся какой-то контакт. Я не должен оперировать, подумал он, пока все не останется позади.

Вебер смазал шов йодом.

— Готово.

Эжени тихо выкатила тележку.

— Дать сигарету? — спросил Вебер.

— Нет. Я пойду. Есть дела. Я вам больше не нужен?

— Нет. — Вебер удивленно глядел на Равика. — Куда вы спешите? Выпейте вермута с содовой или что-нибудь прохладительное.

— Не могу. У меня действительно срочное дело. Я не думал, что уже так поздно. До свидания, Вебер.

Он быстро вышел. Такси, подумал он. Скорее такси. Увидев «ситроэн», он остановил его.

— Отель «Принц Уэльский»! Скорее!

Надо сказать Веберу, пусть пока обходится без меня, подумал он. Так дальше продолжаться не может. Стоит только во время операции подумать, что Хааке звонит мне в эту минуту, — и я почти теряю сознание.

Он расплатился с шофером и вошел в холл. Лифт полз бесконечно долго. Поднявшись на свой этаж, он прошел по коридору и открыл дверь в номер. Скорее к телефону. Он медленно, словно тяжелую гирю, поднял трубку.

— Говорит фон Хорн. Мне звонили?

— Минуточку, мсье.

Равик ждал. Снова послышался голос телефонистки.

— Нет. Вам никто не звонил.

— Благодарю.

Морозов пришел под вечер.

— Ты уже обедал? — спросил он.

— Нет. Ждал тебя. Можем поесть у меня в номере.

— Глупости. Это сразу же бросится в глаза. В Париже только больные обедают у себя в номере. Иди вниз. Я побуду здесь. В эту пору вряд ли кто позвонит. Время обеденное. Священная традиция. А если он все же позвонит, скажу, что я твой лакей, и узнаю его телефон. Ты, мол, придешь через полчаса.

Равик колебался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я вернусь через двадцать минут.

— Зачем такая спешка? Ты достаточно долго ждал. Теперь тебе нельзя нервничать. Пойдешь к «Фуке»?

— Да.

— Спроси «вуврэ» урожая тридцать седьмого года. Я как раз оттуда. Это что-то необыкновенное.

— Хорошо.

Равик спустился вниз в лифте. Он быстро пересек улицу и прошел через террасу ресторана. Затем обошел весь зал: Хааке нигде не было. Равик уселся за свободный столик, стоявший на тротуаре со стороны авеню Георга Пятого, и заказал жаркое, салат, козий сыр и «вуврэ».