Он эту интеллигентскую породу хорошо знал. Станешь политесничать – сядет на голову, начнет демонстрировать, какая он уникальная и яркая личность. А если сразу против шерсти – надуется, зато будет стараться.

Коротко и сухо объяснил, что придется делать и каковы правила наблюдения.

Шварц брезгливо выслушал. Вполголоса сказал:

– Дуболом и антисемит. Ну и черт с ним.

– Что?! – поразился Алексей.

Напарник вежливо объяснил:

– Не обращайте внимания. Это я сам с собой. Привычка.

И стало ясно, что с агентом Шварцем действительно не соскучишься.

Наблюдение он, впрочем, вел безукоризненно. Встал сбоку от окна, в тени. Проделал в тюлевой занавеске дыры для окуляров. Головой не вертел, ни на что не отвлекался. Только всё время напевал довольно противным фальцетом, словно в комнате никого больше нет. Песни были тягучие, странной мелодики и совершенно непонятного содержания.

– Что это за язык? – спросил Романов, от нечего делать затеявший разборку и смазку «нагана».

– Древнееврейский. Я еврей, если вы не догадались, – язвительно ответил Шварц, не отрываясь от бинокля. – Кстати говоря, интересно это вам или нет, в прихожей зажегся свет. Вижу мужчину, надевающего котелок. Собирается выходить.

Алексей в десять секунд собрал револьвер, кинулся к двери.

– Ни на что не отвлекаться! Всех приходящих записывать.

Скатился по лестнице. Осторожно выглянул из парадной.

Гущин как раз выходил на улицу. Поднял воротник, слегка поежился (с неба побрызгивал дождик). Двинулся в сторону Таганской площади.

Романов ходил за ним до вечера. У Гущина произошло три встречи, все короткие: две с незнакомцами, третья – опять со Стаднисом. По психопластике было видно, что Гущин для всех троих старший. Значит, полковые командиры. Не то.

Вернулся Алексей в сумерках.

Напарник все так же сидел с биноклем у окна, мельком оглянулся, поморщился, ничего не сказал.

Рядом лежал листок. Романов заглянул:

16.45 – Дворник. Пробыл 4 мин.

17.12 – Почтальон. Настоящий. 1 мин.

18.50 – Связной. Всегдашний. Рост ок. 6 фут., худ., легк. хром. на лев. ногу. 1 мин.

– Откуда вы поняли, что почтальон настоящий, я предположить могу. Очевидно, он разносил почту и по другим квартирам. Но с чего вы взяли, что хромой был связным, да еще всегдашним?

– Вошел с газетой, вышел без, – буркнул Шварц. – В газете удобно маскировать шифровки. Поцеловал хозяйке руку, что-то коротко сказал и сразу ушел. Значит, не в первый раз.

– Кажется, с напарником мне повезло. – Романов улыбнулся и пропел запомнившуюся строфу из шварцевской песни: – Шалу шалом, шалу шалом, Ерушалаим.

Шварц оглянулся еще раз, уже с интересом.

Констатировал:

– Не дуболом и, кажется, не антисемит. Давай, что ли, познакомимся? Я – Ося.

Под разговоры служба пошла веселей.

Иосиф Шварц раньше был студентом Московского технического училища. До семнадцатого года не воевал, потому что имел «белый билет».

– Зачем мне умирать за русского царя? Мы, евреи, от России и Романовых хорошего видели мало, а плохого много. Я был сионист. Думал, получу диплом и уеду в Палестину. Пускай русские живут как хотят, а нам, евреям, надо строить свое государство. Но после Февральской всё изменилось. Гляжу вокруг – нравится. Э, думаю, если больше нет черты оседлости и дискриминации, зачем уезжать? Где родился, там и пригодился.

– Поэтому ты пошел в армию?

– В армию я пошел из-за Миркина.

– Из-за кого?

Гусарский штабс-ротмистр А.Виленкин, один из руководителей “Союза евреев-воинов”