Изнанка - Самат Бейсембаев

Искра сожаления начала воспламеняться внутри меня, и как всякий огонь пожирает сухую листву, так и эта искра вспыхнула, сжигая меня изнутри. Война, которая вместе с ее невзгодами была так далека от меня, пока я сидел в своем дворце и придавался дешевым человеческим страстям и слабостям, таким, как тщеславие и жадность, из–за которых я все это и начал, не давали мне оценить всю ее сущность целиком. Теперь же, видя гибель дорого мне человека, я задал самому себе закономерный вопрос: а стоило ли оно того? И в этот момент вдобавок, к сожалению, открылось знакомое, и одновременно раскрытое с другой стороны, потому как я ощутил его к себе, чувство — презрение. Презрение, потому что ответ, что был услышан из глубин моей души, был да. Почему да? Потому что я тщеславен. Там, где–то глубоко, кончиком нутра я понимал, что вся моя любовь ближним своим, была ничем по сравнению с той любовью, какою я любил себя. Любил, и за это ненавидел. Ну что ж, я таков. Таков он я, и в борьбе с самим собой я, кажется, проиграл. Остается только принять себя, тем самым превратив поражение в победу.

Моя маска на лице, так тщательно скрывающая бурю эмоций внутри меня, приобрела каменный оттенок.

В нос ударил запах топленого жира и жареного мяса, словно стоит мне только повернуться, и я найду на вертеле тушу кабана. Уже выкинув из головы этого берсеркера, я все своё внимание обратил на генеральную сцену. Наш правый фланг, ведомый своим лидером Ожеро, продавливали соперника. Центральная часть, как и было, запланировано, привязала неприятеля, хоть и ряды легионеров заметно утончились. Левый же фланг, с заметным трудом, но держался. Быстро проанализировав обстановку я решил отдать приказ левому флангу начать медленное отступление. Я рассчитывал на то, что соперники, видя наше отступление, начнут поджимать и разорвут свои строения.

Спустя время я заметил, что мой план удался и противник клюнул на эту уловку. Их центр, скованный боем остался на своих позициях, когда как, соответственно, их правый фланг разгоряченный схваткой, принялся преследовать наших, и тем самым у них образовалась брешь. Я отдал новый приказ, и ввел резервы на помощь левому флангу. Кавалерия, быстро маневрируя, пробежала в образовавшуюся дыру, и оказалось за спинами их оторванной части армии.

Сам я решил пока отсидеться в тылу, и только в крайнем случае броситься на помощь. Нет: во мне много пороков, но трусость отнюдь не одна из них. Все проще: бой с этим безумцем отнял у меня слишком много сил. Точнее не он сам, а то, что пришлось сделать, чтобы одолеть его — я сейчас про дар нашего рода. Уж слишком сильный откат после его использования. Тонкое тело, душу, буквально рвет внутри, и на восстановление уходит много времени. Такова цена этой силы.

— Где же тебя носит, Трануил? — посмотрел я в ту сторону, откуда должна была показаться подмога.

В это время кавалерия второго легиона с новым наскоком очень сильно проредила ряды врага, и внесла тем самым смятения. И вражеская армия врага побежала. Жалко только, что не вся, а лишь его часть, потому что линия соприкосновения растянулась, и те, кто так рьяно шел в бой в одном конце, не ведал, что на ее другом конце союзник кричит «бежим».

На левом фланге резервная кавалерия и пехота зажали неприятеля в тиски и довершали дело. Какое–то время еще они держались на одной только храбрости, но, как и ожидалось, это было началом конца. Бой был окончен.

* * *

Я стоял среди поля усеянного трупами. Вокруг сновали люди: собирали трофеи; находили еще живых, но раненных и уносили их в лазарет; опознавали мертвых, чтобы потом сообщить родным.

— Идеалы миролюбивы. История жестока, — зачем я это прошептал и сам не понимал. Быть может, во мне еще таилась надежда хоть как–то оправдать эту жестокую войну высокими целями? Или же просто во мне проснулись подростковые наклонности всему придавать пафоса, романтизировать жестокость, и пытаться найти в поступках того, чего нет?