Вся правда обо мне - Эмбер Рэй (2019)

К этому моменту мы как следует разобрались с Любопытством – смелой, пытливой, сочувствующей частью себя, которая ведет нас сквозь предубеждения Тревоги, дабы раскрыть внутреннюю суть и понять, что мы способны принести в этот мир. Когда мы учимся принимать свои эмоции, быть добрыми по отношению к себе и руководствоваться скорее Любопытством, чем Тревогой, начинаем слышать другой голос – это говорит Мудрость.

Мудрость – та наша часть, что видит ценность грандиозных планов Любопытства глазами более бдительной и осторожной Тревоги. Мудрость умеет прислушиваться к Тревоге, не паникуя, присматриваясь одновременно к тому, куда указывает Любопытство. Мудрость знает: существует не или/или, не верное или ошибочное, не плохое или хорошее – есть и то и другое. Нужно принимать обе стороны. Уважать столь непохожие, противоречивые части нас самих. Тревога без Любопытства парализует, отравляет, лишает продуктивности, а Любопытство без Тревоги чревато импульсивностью, чрезмерной активностью и перегруженностью. Тут-то и требуется Мудрость. Когда Мудрость правит бал, Тревога и Любопытство уважают друг друга, выступают союзниками и движутся рука об руку в направлении правды и гармонии. Это называется Союзом.

Когда существует Союз, мы приглашаем страх, грусть, горе, стыд, радость, разбитое сердце, уязвимость и ощущение никчемности сесть за один стол. Мы призываем все части себя – те, что отрицали, подавляли, игнорировали, – проявиться и присоединиться к нам. Не для того чтобы «починить их», или «улучшить», или «преодолеть», а чтобы признать и принять со всей любовью такими, какие они есть: ипостасями нашей индивидуальности. Тогда нам будут доступны творчество, сопричастность, жизненная сила, изобилие. В этот момент мы способны на свершения, установление глубочайших связей, получение полезнейшего опыта. Мы возвращаемся домой – к себе.

«Я дома». Знакомьтесь: цельность

Через много лет после смерти отца, в возрасте далеко за двадцать, я нашла письмо, адресованное мне, когда я была еще ребенком. Мы с мамой перебирали старые вещи, когда на глаза попался детский альбом. Внутри были записи о радостных событиях, которые мама фиксировала месяц за месяцем, свидетельства моих неустанных попыток сбросить с себя одежду и, конечно, первое слово: «Па-па». Ясное дело, по поводу последнего мама не испытала никакого восторга, поскольку сразу за «па-па» следовало ее «Фу!:(».

Когда мы рядышком уселись на полу, смеясь до слез, я перевернула страницу и обнаружила нечто неожиданное: письмо от отца. Держа его в руках, ощутила необычайную радость, восторг и одновременно такую тоску, которые трудно описать. Этот рукописный текст на высохшем листке словно перенес меня в то время, когда отец писал его, – и я смогла прикоснуться к его душе.

Я поглощала текст, точно голодное животное, которое не ело месяцами. Обдумывала все предложения, каждое слово, надеясь, что, разобрав письмо на части, смогу заново собрать образ отца в сердце. Читая совет «всегда быть собой, а не тем, кем хотели бы видеть меня другие», я почувствовала, как по спине побежали мурашки, – казалось, папа понимал меня, хотя едва знал. Слова о том, что он будет любить меня, несмотря ни на что, создали ощущение, что отец знал горькую правду: я прочту эти строки, когда его уже не будет.

Перечитав письмо вдоль и поперек, я прижала его к себе, точно в первый и в последний раз обнимала отца. Это было единственное осязаемое воспоминание о папе. Единственное выражение того, что он собой представлял и кем надеялся остаться для меня. Многие годы своей юности я воображала, каким бы он был, чему научил бы меня, как общался бы с моими возлюбленными, что сказал бы в день моей свадьбы. И вот я держала в руках частицу его. Я держала частицу себя.