Жнецы Страданий - Екатерина Казакова, Алёна Харитонова, Красная Шкапочка

— Бабушка! — позвала нарочито громко, вдруг не услышит.

— Чего разоралась? Ходют тут, вопят в три глотки, а потом или кочерги след простыл или холстин не досчитаешься. Иди, иди отседова! — согбенная обитательница коморки шагнула откуда-то из полумрака, потрясая веником.

— Бабушка, это я — Лесана, — девушка даже растерялась. — Не узнала меня?

— Лесанка? — прищурила слезящиеся глаза старуха. — Ты что ль?

— Я.

— Никак Нэд, старый козел, опоясал-таки? — догадалась хрычовка. — Видала, видала, как ты Дарена — колоду беззаконную — по двору валяла. Наловчилась…

— Ой, — расстроилась собеседница. — А я тебя там не приметила…

— Дык, меня чего примечать-то? — замахала руками бабка. — Меня примечать, только падучую кликать.

Лесана рассмеялась и вдруг порывисто обняла Нурлису, вдыхая забытые уже запахи дыма, камня, лежалых холстин и… старости, пропитавшие убогую одежу бабки.

— Я тебе гостинцев привезла.

— Мне? — изумилась старая. — Да Встрешник с ними, с гостинцами. Дай-ко я на тебя погляжу, ну-ка…

И она поворачивала девушку то так, то эдак, чтобы в свете лучины разглядеть и новое ладное облачение, и широкий пояс с медными бляшками, и саму обладательницу справного наряда.

— Ишь, вымахала! Через прясло-то перешагнешь и не заметишь. А патлы-то обросли… Садись, садись, состригу лишние, ножни где-то тут были, если не упер никто. Ходят тут день и ночь, все тащут, что плохо лежит…

Старуха кудахтала, суетясь вокруг гостьи, вглядываясь ей в лицо, суматошно поглаживая по плечам, не зная, как оказать честь, как скрыть дрожь в голосе. Молодая статная женщина стояла перед ней. И, хотя не было больше у Лесаны задорно сияющих глаз, да и взгляд стал тяжелым (молодые девки эдак не смотрят), а промеж бровей появилась сердитая морщинка, для Нурлисы она была все та же девочка, что когда-то бессильно плакала, уткнувшись носом ей в коленки.

— Ну, давай, показывай гостинцы, — наконец, вспомнила старуха. — Показывай.

Лесана достала из заплечной сумы долбленку медовухи и клюкву, вываренную в меду.

— Это чего, орехи что ль? — сунула нос в глиняный горшок Нурлиса. — Вот дурища! Чем же я их грызть-то буду?

— Ягоды там, — улыбнулась девушка. — И вот еще что…

Шагнув к бабке, выученица Клесха накинула ей на плечи широкую мягкую шаль.

— Чего это? — растерялась карга. — Плат? Мне?

— Тебе. Чтоб не зябла, — и гостья снова порывисто обняла хозяйку коморки.

— Ну, будя меня тут задаривать, — вывернулась старая, скрывая влажно заблестевшие глаза, и зашаркала к сундуку.

Припрятала гостинцы под лавку, затем подняла тяжелую крышку ларя, пошуршала чем-то, что-то переложила с места на место, побубнила и, наконец, сызнова вернулась к гостье.

— На вот, поддень куфайку, — и она сунула в руки девушке новую войлочную, но уже пахнущую прелью, душегрейку.

— Зачем мне? — растерялась Лесана. — Лето ж на дворе.

— А оно что вечное, лето-то твое? — зашипела Нурлиса. — Поддевай, говорю, без всяких разговоров! Ну?

Обережница усмехнулась и послушно натянула «куфайку».

— А теперь расскажи-ка мне, коза-егоза, — приобняла старуха собеседницу. — Почто это вас с Клесхом Нэд сегодня полдня пытал у себя в покоях? И отчего у него опосля этого рожа сделалась перекошенная?

— Дак, гневался, что наставник скрыл ото всех, что у меня Дар к любому делу — к колдовству, к целительству, к рати, — объяснила девушка.

— Это как? — бабка вцепилась в руку гостьи. — Бывает разве такое?

Лесана пожала плечами.

— Говорят, прежде будто и было, но то лишь в былинах. Ныне Дар в Осененных к одному чему-то горит.

— И как же наставник твой непутевый тайну сию проведал, а?

Девушка улыбнулась, глядя на то, как оживилась ее собеседница, почуяв свежую сплетню.

— Я на втором годе ученичества упыря подчинила, чтобы меня от дерева отвязал. А потом, ну… когда… Донатос… Я себя лечила. Сама.