Князь - Александр Прозоров (2017)

– В свободе, что ты мне подсунуть пытаешься. Свободному человеку ничего не страшно. Коли и от добра, и от родичей он свободен, то ни бед, ни хлопот у него нет. Пришли вороги злые – чего бояться? Плюнул, да на другое место перебежал. Пожар прошел – так ему все едино терять нечего. Неурожай случился – так ему поле жать ни к чему. Вот и бродит свободный человек из края в край, ничего не опасаясь. Сегодня под одним кустом переночевал, завтра под другим. Украсть у него нечего, грабить его последний тать побрезгует, пожрать по лесам и помойкам как-нибудь наберет. Чего бояться? А вот стоит тебе хоть кошкой обзавестись, ты уже опасаться начинаешь. А ну, потеряется, отравится, собаке на зуб попадет. Дом и дети появятся – страхов втройне. Семью и добро надобно ведь от поганых оградить, коих немало вокруг крысятничает. Страшно, что хлеба не соберешь, дабы малых от голода уберечь, страшно, что беда нежданная припасы твои уничтожит. И чем больше на тебе душ, тем больше и страхов. Любая скотина последняя – и та заботы просит. А если тебе еще и люди служат? А если ты понять способен, что такое Родина, и готов живот свой за нее положить? Нет, Лютобор, не бывает страха в свободном человеке. Страх в том живет, кто тысячами нитей к миру привязан. Там могила отцовская, здесь телок, коего сам выкормил, в стороне дом, в котором любимая твоя обитает, за ним поле колосится, что сам сажал. Тут ниточка, там веревочка, здесь лёсочка – и вот сидишь ты уже, словно цепью прикован. И цепь свою мечом и кровью до капли последней защищать готов. Свободному человеку этого не понять, ему все переломать – раз плюнуть. Свободный человек – тварь подлая и поганая, место ему в хлеву, с хомутом на шее и намордником покрепче, чтобы не кусался. Не дай Бог, беда у тебя случится – все эти твари первыми крысятничать лезут, куски рвать да кровь пускать. А как у них беда, так к совести твоей взывают, покормить да обогреть требуют.

– У-у-у, думы какие в душе-то твоей бродят, чадо, – изумился старик. – Не к добру это, не к добру. С чего печален так, дитятко?

– А то сам не понимаешь? – хмыкнул Зверев, отер нож о брошенную у стены, невыделанную шкуру и спрятал в ножны. – Ниточками я здесь прирастаю, волхв. Еще немного, они и в цепь превратиться могут. А я не хочу оставаться здесь, Лютобор. Я хочу домой.

– Полнолуние через восемь ден, чадо, – прищурился на свой ноготь чародей. – Тогда удачу и попытаем. Али не веришь, что всеми силами я клятву свою исполнить норовлю?

– Верю, мудрый волхв, верю, – вздохнул Андрей. – Но сам видишь – дни идут, а я еще здесь. Я сделал все, чего вам хотелось, и даже больше. Теперь возвращай меня обратно. Возвращай!

– Могу повторить лишь то, о чем сказывал не раз, – пожал плечами Лютобор. – Но ведь ты не желаешь верить. Глянь лучше сюда. Это мертвая вода, веришь?

– Та, что способна сращивать любые раны? – подошел ближе Зверев и через плечо колдуна стал разглядывать застывшую на ногте волхва желтую, полупрозрачную каплю, похожую на сверкающий на солнце янтарь.

– Кабы так… – вздохнул старик. – Надеялся я на то, да не вышло. Живые раны не заращивает, токмо мертвые.

– Это как? – не понял Андрей.

– Кости сращивать может. Мясо же и кожу – нет.

– Какой же тогда в ней смысл?

– Сам знаешь, чадо. Рана от меча иной раз глубока, кость наружу торчит. Вот тут ее можно и срастить, выправить.

– Извини, учитель, – скривился князь Сакульский, успевший за последние два года пройти добрый десяток сражений, – но коли у раненого кости торчат, он скорее и не жилец вовсе. Кровью истечет, хоть ты клей его, хоть не клей.

– А жаль… – продолжал разглядывать капельку древний кудесник. – Тяжко готовить снадобье сие. Коли переваришь – твердеет; недоваришь – киснет, ровно мясная похлебка. Вот, смотри, чадо. Как капля, ногтем с ложки собранная, растекаться перестает, то, стало быть, и зелье готово.

– А смысл в нем каков, Лютобор? Чего ради такие старания?