Смерть на рассвете - Мейер Деон

— Он сказал, что мир изменился. Никто уже не хочет играть в войну. Ни у кого больше нет денег на войну. Он сказал, что они с Бюси все потеряли. А мы с Рюпертом неплохо устроились, он так и выразился — «неплохо устроились», у нас жены, дети. Настало время делиться снова, ведь мы друг другу самые близкие люди.

— Вы дали ему денег?

— Остаток долларов я в восемьдесят пятом зарыл в землю, на ферме, которую купил для детей. Я лошадей развожу.

— Жена никогда не спрашивала, откуда у вас деньги?

— Я сказал ей, что получил наследство.

— Значит, вы выкопали деньги?

— Они все сгнили. Меченый жутко взбесился, сказал, что надо было закапывать деньги в целлофановых пакетах. Мне тогда показалось, что он меня пристрелит. Потом он велел мне добыть ему денег. Я объяснил, что все деньги вложены в ферму, наличными осталось только сто тысяч. Он велел мне снять их.

— И вы сняли?

— Да.

— А потом они уехали?

— Да. А под конец пригрозили, чтобы я держал язык за зубами. Я знал, что увижу их снова. Но потом увидел фото Рюперта в газете и сразу все понял.

— Тогда вы приехали в Кейптаун?

— Что еще мне оставалось делать? Прошлое постоянно напоминало о себе. И ведь я знал, с самого начала знал, с того дня у самолета. Прошлое никогда меня не отпустит».

59

Хоуп Бенеке пришла вечером.

— Он должен отдыхать! — возмутилась медсестра.

— Она и так целую неделю ждет, — вступилась за гостью Джоан ван Герден.

— На сегодня она — последняя.

— Обещаю.

Как будто он сам не имел права голоса.

Мать и медсестра вышли, а Хоуп вошла.

— Ван Герден, — сказала она, оглядывая капельницу, выключенные сейчас мониторы, повязки и черные круги у него под глазами. Взгляд у нее затуманился.

Он посмотрел на нее и кое-что заметил: какую-то тень, неясный отблеск. В ней что-то изменилось. Осанка, посадка головы и шеи. Что-то сдвинулось.

Ван Герден подумал: она утратила невинность. Она увидела зло.

— Как мне вас отблагодарить?

— В тумбочке, на нижней полке, — ответил он. После кислородной маски голос был какой-то чужой. Ван Герден не хотел, чтобы она благодарила его, потому что не знал, как реагировать на ее благодарность.

Хоуп смутилась, удивилась, но все же нагнулась и открыла металлическую дверцу.

— Там документы.

Хоуп Бенеке вытащила конверт.

— Вы имеете право знать, — сказал ван Герден. — Вы и Крошка. Но потом документ нужно уничтожить. Я обещал Яуберту.

Она просмотрела первые страницы и кивнула.

— Не надо меня благодарить.

На ее лице отразился целый спектр эмоций.

— Расскажите лучше про себя… как вы?

Она присела у кровати.

— Начала ходить к психотерапевту.

— Хорошо, — одобрил ван Герден.

Она отвернулась, потом снова посмотрела на него:

— Мне нужно кое-что вам сказать.

— Знаю.

— Но это может подождать.

Ван Герден ничего не ответил.

— Кемп передает вам привет. Говорит, насчет вас можно не беспокоиться. Мол, сорняки живучие.

— Кемп! — Ван Герден покачал головой. — Такой чуткий, такой заботливый.

Хоуп криво улыбнулась.

— Вам надо отдыхать, — сказала она.

— Все только и твердят мне это.

Утром, когда он выписывался из больницы, пока одевался и складывал вещи, ему принесли посылку — старую коробку из-под вина. Коробка была завернута в коричневую бумагу и перевязана лентой. Ван Герден был один, когда вскрывал посылку. Внутри была записка в белом конверте, написанная на тонком листе бумаги до ужаса аккуратным почерком: «Я получил по ранду за доллар, потому что банкноты очень старые. Алмазы пошли лучше. Вот твоя половина».

И внизу — буква «О», обозначающая «Орландо».

Коробка была доверху набита пачками туго перетянутых двухсотрандовых купюр.

Ван Герден закрыл коробку.

Кровавые деньги.