Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

Окно комнаты выходило на перекресток у Сретенских ворот, и когда машины на улице, сдержанно урча, сворачивали с бульвара на Дзержинку, свет их фар белыми плотными столбами таранил стекло и, ворвавшись в комнату, упирался в стену, на одно мгновение замирал, словно в раздумье, куда ему дальше деваться, и затем стремительно прыгал на потолок яркими сполошными пятнами, прочерчивал его наискось и прятался в углу за карнизом, будто там была дырка, через которую он навсегда исчезал из комнаты.

Я лежал, глазел на прыгающие со стены на потолок пятна голубоватого света, курил папироску и думал о том, что в МУРе мне, наверное, придется нелегко. Чуть больше суток минуло с того момента, как я вошел в желтый трехэтажный особняк Управления милиции, предъявил в подъезде пропуск, поднялся на второй этаж, разыскал комнату номер 64 и постучал в дверь.

- Открыто! - крикнули тонким голосом из кабинета. Я вошел и представился по-уставному:

- Оперуполномоченный старший лейтенант Шарапов для прохождения службы прибыл!

Хозяин кабинета, по-видимому тот самый знаменитый старший оперуполномоченный Глеб Жеглов, начальник оперативной бригады отдела по борьбе с бандитизмом, к которому меня направили для стажировки, сидел за письменным столом, заваленным папками и исписанными на машинке листами. Меня удивило, что у знаменитого сыщика такой невзрачный вид - был он очень тощ, очень длинен, и очень сильные очки в роговой оправе сидели косо на хрящеватой переносице. И наверное, от сознания физической своей немощности держался он очень важно. Смотрел поверх меня, откидывая голову и задирая высоко подбородок, и, хотя происходило это скорее всего от недостатка зрения, вид у него при всей его нескладности все равно был крайне высокомерный.

- Ну, здравствуй, Шарапов! - сказал он наконец. - Из кадров о тебе уже звонили.

В общем, мы таким тебя и представляли...

Я не понял, кто это "мы", но отчего-то мне стало неловко, и я ответил, пожав плечами:

- Обыкновенный...

- Конечно, обыкновенный, только вот такие обыкновенные фронтовые ребята и нужны нам. Чем занимаемся, знаешь?

Я кивнул, но, видимо, не совсем уверенно, потому что оперативник важно сказал, подняв вверх палец:

- Бандитизм. Убийства. Разбой. А это тебе не фунт изюма. Ты на фронте разведчиком был?

- Точно. Командир разведроты.

- Приживешься. Весной будет набор в юршколы - мы тебя туда быстренько затолкаем...

В этот момент с шумом растворилась дверь, и в кабинет влетел парень смуглый, волосы до синевы черные, глаза веселые и злые, а плечи в пиджаке не помещаются.

Мельком взглянул, засмеялся - как пригоршню рафинада рассыпал:

- Ты Шарапов? Здорово! Жеглов моя фамилия...

Я удивленно посмотрел на человека за столом, а Жеглов крикнул ему:

- Ну-ка, отец Григорий, кыш со стула!

- Я тут поработал немного, - сказал задумчиво, важно Григорий, медленно разогнул свои бесчисленные суставы и выпрямился, как штатив на пляже.

- Вы тут уже, наверное, познакомились? - спросил Жеглов.

- Ну, более-менее, - пробормотал я, а Григорий солидно покачал головой:

- Я пока кое-что объяснил товарищу про нашу работу...

Жеглов искоса посмотрел на него, засмеялся и сказал:

- Шарапов, ты запомни - это великий человек, Гриша Ушивин, непревзойденный фотограф, старший сын барона Мюнхгаузена. Мог бы зарабатывать на фотокарточках бешеные деньги, а он бескорыстно любит уголовный розыск...

- Ну знаешь, Жеглов, мне твои оскорбительные выходки надоели! закричал Гриша; он покрылся неровными красными пятнами, и стекла очков у него запотели. - Если ты хочешь со мной поругаться...

- Упаси Бег, Гриша! - захохотал Жеглов. - Шарапов - человек военный, он тебя лучше всех поймет. Не твоя же вина, что медкомиссия тебя до аттестации не допускает. Но разве дело в погонах? А, Гриша? Все дело в бесстрашном сердце и быстром уме! Так что ты еще нами всеми здесь покомандуешь!